Ольга Власова - Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы
Экзистенциальная феноменология Мерло-Понти представляет нам пример еще более полного созвучия. В своих ранних анализах, представленных в «Феноменологии восприятия», он развивает, если можно так сказать, феноменологическую неврологию, которую отмечают те же особенности сочетания философского и клинического, что и феноменологическую психиатрию. Дополнение ее исследованием мира психической патологии и привлечение для этого исследования наработок феноменологических психиатров и экзистенциальных аналитиков, а также введение в этом пространстве сходных промежуточных концептов и акцентирование проблемы опыта больного человека позволяет поставить проект Мерло-Понти в единый с феноменологической психиатрией и экзистенциальным анализом ряд экзистенциально-феноменологических клинических проектов.
Здесь необходимо отметить, что несмотря на общее созвучие, разработки Сартра и Мерло-Понти несколько различны, и это отличие диктует в первом случае разногласие с экзистенциально-феноменологической традицией. Проекты Сартра (феноменология воображаемого в большей степени, чем экзистенциальный психоанализ) ориентированы скорее психологически, чем экзистенциально, и сохраняют верность картезианству. Именно эта психологическая ориентация (с одной стороны, противопоставляемая экзистенциальной, а с другой, психиатрической, – вспомним хотя бы характер примеров и их трактовку) и отдаляет его проекты от экзистенциально-феноменологической клиники, но, еще раз подчеркнем, оставляя в пределах созвучия с ней. Дело в том, что проекты Сартра исключительно философские, проект Мерло-Понти является философско-клиническим.
Выбор одной из составляющих лежит и в основе философской критики рассматриваемых направлений Хайдеггером. Фактически он нападает на те черты экзистенциально-феноменологической психиатрии, которые обеспечивают ее своеобразие по сравнению с «чистой» феноменологией или фундаментальной онтологией. Хайдеггер не прощает психиатрам альтернативности. Вспомним, что основными мишенями критики при этом становится сама метаонтическая (онтологически-онтическая) направленность. Но эта критика кроме акцентирования разногласия и своеобразия показывает и еще один очень важный момент. Критическая позиция Хайдеггера легла в основу Dasein-аналитического проекта Босса, показавшего (кроме альтернативы) также и невозможность исключительно онтологического, философского толкования психической патологии.
Но самым примечательным результатом обратного влияния, безусловно, является пример того продуктивного переосмысления, которое можно увидеть у Фуко. В его работах четко виден вектор: «трансцендентальная философия – фундаментальная онтология – экзистенциально-феноменологическая психиатрия – историческая эпистемология», и получается, что причастность Фуко к рассказанной в этой работе истории неслучайна: он ее часть. Здесь опять-таки примечательно то, что он привлекает и переосмысливает именно онтологически-онтический переход. В исторической эпистемологии влияние экзистенциально-феноменологической традиции выходит за рамки философско-клинических идей и становится для нее общефилософским влиянием. И это еще раз подтверждает наравне с клиническим и философский статус этой традиции.
Как показывает анализ, центральным во всех трех аспектах влиянием – и в развитии междисциплинарного философско-клинического пространства, и в разработке традиционной философской проблематики, и в воздействии на поле философии XX в. – является пространство метаонтики, обеспечивающее самобытность и своеобразие экзистенциально-феноменологической традиции.
* * *Таким образом, феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ как единая традиция представляют собой проект деструкции онтологических оснований позитивистской психиатрии. Ставя на смену позитивизму феноменологию Гуссерля и фундаментальную онтологию Хайдеггера, они конституируют философско-клиническую, онтологически-онтическую, теоретически-практическую систему, – основной проблемой которой оказывается проблема патологического опыта, его a priori и структуры. Центральными исследовательскими стратегиями при этом выступают экзистенциально ориентированные структурный анализ и герменевтика. Формирование этой традиции со всеми сопутствующими трансформациями философской теории и ее обратное влияние на философию во всем многообразии поднимаемых проблем и идейных воздействий определяется ее основной особенностью, диктующей ее своеобразие и специфику, – метаонтической направленностью. Именно так кратко можно представить результаты проделанной контекстуализации.
Заключение
Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ как направления мысли долгое время оставались актуальными и современными. Пережив смену приоритетов как в психиатрии, так и в философии, они развивались в исследованиях верных им мыслителей. Когда в 1972 г. свою книгу «Феноменология в психологии и психиатрии» писал Г. Шпигельберг, были живы большинство родоначальников и все последователи. Столь долгой популярностью и актуальностью эта традиция в какой-то мере была обязана долгому веку своих представителей: занимая руководящие посты и имея непререкаемый авторитет, они заражали своими идеями учеников, несли свои идеи как последнее слово психиатрии. Поворотным стал 2002 г.: смерть Куна стала своеобразным символом завершения. Застав еще светил психиатрии XIX в., он был близко знаком с Бинсвангером, принимал молодого Фуко, еще даже не задумавшего «Историю безумия», и стоял у истоков эры психофармакологии.
Сейчас, за три года до столетнего юбилея «Общей психопатологии» Ясперса, экзистенциально-феноменологическая психиатрия, как вызревшая почти столетие назад традиция, практически ушла в историю. Об этом, кстати, свидетельствует и труднодоступность источников. Некоторые труды ее классиков даже в Европе можно сыскать не во всех библиотеках, они не переиздаются и если и продаются (хотя очень редко), то в основном как раритеты.
Хочется надеяться, что в историко-философском плане у исследований экзистенциально-феноменологической традиции есть большой потенциал. Эта работа – лишь первый шаг. Отдельной книги, несомненно, заслуживает Бинсвангер, выделяющийся на фоне всех остальных родоначальников и представителей и динамикой творчества, и самобытностью трактовок, и продуктивностью переосмысления философских идей. Чрезвычайно любопытным было бы, например, сопоставление идей раннего Мерло-Понти с эстезиологией (в ее раннем и позднем вариантах) Штрауса, а также включение их в общий контекст «феноменологической клиники» с добавлением Кангийема, Гольдштейна и Бьютендика. Неисчерпанной остается и тема «Фуко – Бинсвангер», поскольку отношения здесь намного многообразнее, чем мы обозначили в этой книге и в предисловии к «Психической болезни и личности». Требуют более подробной проработки идеи последователей, которые в настоящей работе были лишь намечены. Это то, что лежит на поверхности, но есть еще и глубины.
В отличие от самой феноменологии или герменевтической традиции феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ как направления в своих первоначальных задачах себя исчерпали. Они стали феноменом своей эпохи, и этот факт отражает хотя бы то, что в 1960-х гг. их оттеснит пришедшая им на смену антипсихиатрия. Но значит ли это, что мы так и должны оставить их наследие на пыльных полках европейских библиотек, доверив его редким историкам философии и медицины? История науки, как мы знаем, не допускает таких вопросов.
Психиатрия, хотя и не в изначальном ее смысле, но все же приняла эту традицию. Сформировавшиеся на ее волне гуманистическая психология и антипсихиатрия способствовали гуманизации науки о душевных болезнях, нарастанию внимания к психически больному человеку. И за рубежом, и в России больший интерес к этой теме проявляют психиатры, стремящиеся активно использовать достижения экзистенциально-феноменологической традиции в психотерапевтической практике. Нам кажется, что это невозможно, и что здесь происходит подмена первичного вторичным: самих идей парадигмой гуманистического отношения к больному. Но, если эта вторая волна романтизма в медицине гуманизировала практику, то это уже большое достижение.
Хотя, мы должны помнить истоки… Когда сегодня говорят о психиатрической реформе и о защите прав пациентов (безусловно, хорошо, что эти западные «веяния» добрались до России), часто забывают, что начинать нужно не с прав, не с обращения с больным, а с того, почему мы должны относиться к психически больному так, а не иначе. И гуманистическая психология, и антипсихиатрия в ее массовом варианте все больше и больше забывают об этом. Почему мы должны содержать и лечить больных в лучших условиях, почему мы должны обращаться с ними, как с людьми, а не как с животными? Мы забываем, что вплоть до начала XX в. болезнь трактовалась в психиатрии как деградация личности, что сама терминология психиатрии (возьмем, к примеру, весьма распространенный диагноз «раннего слабоумия» впоследствии уступивший место «шизофрении») задавала соответствующее отношение. Психически больной тогда обладал статусом, лишь отдаленно отсылающим к статусу человека. И впервые позитивной сущностью наделила болезнь именно экзистенциально-феноменологическая психиатрия. Она даровала больному экзистенциальный статус: он стал признаваться человеком, поскольку, как оказалось (вследствие смены интерпретативных критериев), способен к переживанию, конституированию мира и развертыванию собственного «я». И вопрос освобождения мог быть поставлен только после прохождения этого этапа. Хорошо бы, если бы наша медицина и наша общественность, оторвавшись от односторонней критики институтов, задумалась о первоначальном толчке.
