Евгений Комаровский - Здоровье ребенка и здравый смысл его родственников
Ничего, мы уже придумали и практически реализовали новый способ навести порядок. Назывался он так: "аккредитация медицинских учреждений". Сотни тысяч медиков по всей стране с утра до ночи готовились встречать комиссию по аккредитации. На личные деньги покупали красивые папочки, туда укладывали сотни всевозможных документиков… Какие больные? Какие диагнозы? Писали, печатали, готовились, приводили в порядок. Ждали-с… Комиссия! Как принять, чем угостить, чтоб не обиделись. Не аттестуют, сократят, уволят, пустят по миру… Дома дети. Они еще гордятся тем, что мама врач. Голодные, но гордые. Вот сократят маму, тогда как? Хорошие дети, послушные. Не просили колбасы, знали: маме еще 12 папочек осталось купить, заплатить за ксерокс и сдать в фонд главного врача на встречу комиссии. Пронесло…
Ребята, мы прорвемся! Мы выживем. Все у нас будет нормально. Там, наверху, кипит жизнь. Как часовые у мавзолея, гордо и периодично сменяются министры. Идут реформы. Иногда нам выделяют средства.
Здесь, у нас, внизу, больные люди, слезы и страдания. Мы им поможем, обязательно поможем, мы ведь это умеем.
Мы умеем назначать лечение не по правилам, а по возможностям пациента.
Мы знаем, какое лекарство дешевле и где его можно купить.
Мы ограничены в получении информации, в складчину выписываем два журнала на больницу, не имеем возможности покупать специальную литературу и застенчиво улыбаемся, услышав слово "интернет".
Мы не обижаемся на больного, который не выполняет наши назначения. Мы ведь бесплатные. Интересно, а там, за бугром, может кому-нибудь прийти в голову заплатить доктору, а потом не делать того, что доктор тебе назначил?
Мы уже почти перестали обижаться. Без толку. Мы привыкли к тому, что во всех людских болезнях и страданиях именно мы и будем виноваты. А как же иначе? Ведь это именно мы не выполняем обещаний, которые дали там, наверху.
Мы живем в тревожном ожидании реформ и перемен. За последние 20 лет еще ни одна реформа не сделала нашу работу легче, лучше и эффективнее. Мы боимся реформ, но мы уже привыкли к переменам со знаком минус. Хорошее дело привычка — с годами интенсивность опасений уменьшается, мы втягиваемся в перемены, становимся спокойнее и уже не так дергаемся, как раньше.
Мы как все, как весь наш народ. Ну и что с того, что медики? Мы можем и обои поклеить, и на наших кровных шести сотках поднять такой урожай картошки, что буржуям не снилось, а еще мы вяжем, печем торты, растим детей, спокойно обходимся городским транспортом. И стиркой овладели в совершенстве, без всяких машин-автоматов — на работе тренируемся: прачечной зарплату не дали, так они взяли моду бастовать на радостях, что им по закону можно, а нам по тому же закону нельзя. И здесь привилегии!
Но мы продолжаем ждать и надеяться. Некоторые наши даже ухитряются делать супероперации, придумывать новые лекарства, писать книги и защищать диссертации. Мы делаем свое дело — очень нужное, ответственное, часто неблагодарное. Мы терпеливо ждем, мы уверены, что в один прекрасный день что-то действительно изменится к лучшему.
И мы дождемся, обязательно дождемся! Все будет хорошо. Мы заслужили это.
А наше молчаливое терпение, нелегкий и незаметный труд, растраченное здоровье, никудышные нервы и бессонные ночи — все это нам зачтется, обязательно зачтется!
Мы не стали технической специальностью, мы вместе с нашим народом, живем его жизнью, его радостями и горестями, его проблемами.
Мы действительно оставили медицину искусством. Не от хорошей жизни оставили. По бедности своей.
Но ведь диагнозы ставим! Но ведь лечим! Страна волшебников! Праздник волшебников! День медицинского работника!
2000 г.
Экспериментальная эпидемиология
Начало было более-менее стандартным в рамках моего опыта многолетнего общения с семейством Полянских. Звонила Наташа, сквозь рыдания удалось выяснить, что с дитем приключился понос и очень срочно надобно спасать.
Все наши предыдущие встречи начинались примерно такими же рыданиями, а состояние нервной системы мамы Наташи всегда волновало меня больше, чем очередная простуда ее дочери Марины. Со временем интенсивность и частота Наташиных рыданий-причитаний уменьшилась — Маринке, как-никак, шел тринадцатый год, болела она не часто, уже давно не плевалась лекарствами и без воплей открывала рот…
Странно, но Семен Борисович был дома. Для такого большого государственного человека быть дома в 19.00… Еще более странным было то, что Борисыч меня не встречал. Он не вышел, даже не выглянул из кухни, и на крик Наташи: "Сеня, доктор приехал!" отреагировал лишь глухим приветственным мычанием.
Следует заметить, что большим начальником Семен Борисович был исключительно вне стен собственного дома. На немаленькой территории, ограниченной двухметровым кирпичным забором, царил жесткий матриархат. Тяжесть ситуации усугублялась тем фактом, что других особей мужского пола в обозримом пространстве не наблюдалось. Жена, дочь, теща Елизавета Захаровна, сиамская кошка Анфиса, умеренно похожая на овчарку дворняга Кука и, в довершение композиции, морская свинка Чапа.
Личная жизнь Семена Борисовича была сложна и запутанна. Традиционное следствие — теща, которая была лишь на год его старше, но именовалась исключительно на вы, Елизаветой Захаровной, а в минуты особого семейного благополучия — мамой. Теща, разумеется, возглавляла семейную иерархическую лестницу, Наташа с Мариной были на одну ступень ниже. Далее царило равноправие. Кука, Чапа, Анфиса и Сеня (Семен Борисович) были послушны, вовремя получали еду. Правда, Сеня нередко пакостил, простите, сорил в доме, и ему доставалось чаще других.
В результате тяжелой подкаблучной жизни мой приход всегда воспринимался Борисычем как праздник. Можно было найти сочувствие, можно было пожаловаться — дескать, "эти бабы", которые "только и могут, что орать" и "якобы всегда правы", опять не уберегли бедное дитя. А тут даже не вышел поприветствовать… Да, события явно разворачивались нестандартно.
Вид у Маринки действительно был неважнецкий. Тошнить начало еще в школе, после третьего урока примчалась домой, не снимая куртки, овладела унитазом, затем была рвота, потом опять унитаз. Сейчас лежала вся из себя бледная, температура 37,3, тошнит меньше, побаливает и бурчит живот. Все остальные здоровы. С диагнозом особых проблем нет — явная кишечная инфекция. Ребеночку не пять месяцев, без уколов и капельниц обойдемся, питье, диета, кое-что из лекарств, ну, честное слово, девочки, ничего страшного — спасемся пренепременно.
Странности тем временем продолжаются: Семен Борисович при осмотре не присутствует и участия в беседе не принимает.
Выяснив и разъяснив, что же все-таки надо делать, пытаюсь получить ответ на вопрос "кто (что) виноват (виновато)". На умном медицинском языке это называется эпидемиологический анамнез. Теоретически с этого положено начинать, но практически важнее было унять родственников, дабы не скулили и не рыдали, а знали, в чем дитя нуждается и что от них требуется.
Стандартный вопрос: что ели накануне? Ответ окончательно расставляет все точки над i. Более того, вносит предельную ясность и легко объясняет странное поведение Семена Борисовича.
Вчера вечером, растолковывает мне Елизавета Захаровна, этот (следует кивок в сторону кухни) приволок литровую банку черной икры. Какой-то его агент по снабжению привез из Астрахани. На весь дом чирикал, какая она свежая и замечательная. Вечером Маринка съела 3 бутерброда, больше никто и не попробовал, решили: что ж ее есть, если ребенку нравится. Теперь вот все здоровы, а дитя из-за этого (очередной кивок в направлении затаившегося Семена Борисовича) мучается.
С отравлениями икрой я, разумеется, сталкивался, и не единожды. Но все, что я видел на этот раз, как-то в икру не укладывалось. Вот если б сметанка или молочко…
Иду мыть руки, по пути заглядываю на кухню. Зрелище потрясающее: "глава семьи" в майке и трусах сидит верхом на табурете и ложкой прямо из банки ест икру. Литровая банка уже пуста наполовину. При моем появлении Семен Борисович делает судорожный глоток и недоверчиво смотрит на меня грустными глазами затравленной антилопы.
— Док, я им докажу! Парень, что привез, абы чего не возит. Икра точно свежая. Я ведь перед тем, как домой идти, сам съел немного, отметили возвращение. Так им же и сказать нельзя, разорались бы, что ребенка объедаю. Но я ж здоровый, никаких поносов…
— Семен Борисыч, не знаю, как понос, но давление ваше после такого количества соли точно подскочит, давайте эти эксперименты заканчивать. Я и сам думаю, что икра тут ни при чем.
Возвращаюсь к пострадавшему ребенку. Женщины при деле: Марина заканчивает поглощение смекты, которая без труда нашлась в огромной домашней аптечке Полянских, Наташа и Елизавета Захаровна активно участвуют в лечении, кривясь и глотая слюну одновременно с девочкой.
