Самуил Бронин - Малая психиатрия большого города (пособие для начинающего психиатра)
Мальчик в детстве развивался правильно. Характеризуется с малых лет впечатлительным, обидчивым, «слишком честным» и доверчивым: «с ним нельзя было пошутить, все воспринимал всерьез». Делился всеми новостями с родителями. Рано приохотился к чтению, читал запоем, посещал библиотеки: «ни одного книжного киоска не пропустит». Учился средне, плохо давался иностранный язык; терялся, когда вызывали к доске, краснел при ответах, забывал что знал; однажды заплакал, оттого что учительница стала за его спиной во время диктанта, — не мог писать из-за этого. Мать называет его «ленивым и бесхарактерным», считает, что лень — причина его неуспеваемости. Всегда был вяловат, очень не любил уроков физкультуры. Бывали обмороки от вида крови.
Состояние его начало беспокоить родителей (мать — главным образом) в последние полтора года. Началось все будто бы с того, что он, подчиняясь отцу, рассказал учителям о каком-то серьезном проступке одноклассника. После этого школьники, которые и прежде относились к нему с предубеждением и, переиначивая его имя, называли «рахитом», теперь устроили ему форменную обструкцию, начали его преследовать: исподтишка били, толкали, устраивали «пятый угол», изгоняли из своего общества. В последнее время он стал «давать сдачи», но делает это неосмотрительно, взрывчато — так что учителя, тоже не благоволящие ему, говорят, что он «всех задирает и напрасно потом жалуется». Стал теперь все свободное время проводить дома, его «не выгонишь на улицу». В домашних условиях по-прежнему податлив и послушен, много читает, но появилась новая черта: по-детски дурачится, когда у него хорошее настроение. Из школы возвращается неизменно подавленный и обстоятельно жалуется на одноклассников. Недавно сказал, что у него изо рта идет дурной запах и с ним не хотят сидеть девочки, — стал после этого по нескольку раз в день чистить зубы. Дружит теперь близко только с двоюродным братом и для встреч с ним едет на другой конец города.
Внешне как-то утрированно, преувеличенно стеснителен: словно старается понравиться этим доктору. Охотно между тем вступает в разговор, рассказывает о себе чересчур откровенно и прямодушно, подробно описывает свои отношения с одноклассниками, унижения, которым подвергается в школе. Чернит школьных товарищей, особенно возмущается «двуличием» тех, кто наедине с ним ведет себя дружественным образом, но, когда присоединяется компания или просто — третье лицо, переходит на сторону его врагов, начинает относиться к нему с насмешкой (С).
Предположение о мягком, субклиническом шизофреническом процессе основывается здесь на длительной субдепрессии, «обрастающей» стертыми дисморфофобическими идеями и идеями отношения, с тотальной оппозицией окружающим, появлением черт дурашливости, которая, при внешней невинности, не зря так беспокоит его близких. Наблюдается задержка эмоционального развития и регресс в поведении: как бы нарочитая детскость, неспособность установить соответствующие возрасту связи со сверстниками, сохранение инфантильных отношений с родителями.
Не вполне характерно для шизоидии воинствующее кверулянтство: мальчик систематически жалуется на одноклассников, чернит их, становится «преследуемым преследователем». Возможно, эта атипия коррелирует с обнаруживающимся у него эпилептическим началом в психике, косвенным свидетельством которого являются обмороки от вида крови и феномен утрированно-показного, «лицемерного», «разыгранного», «актерского» поведения. Как это бывает в «смешанных» эпилептоидно-шизоидных случаях, здесь нет черт дефекта в речи, мышлении, двигательной сфере, обычных для латентной шизофрении: говорит он бегло, гладко, обстоятельно, его моторика жива, «демонстративна», «театрально-выразительна», свойственна, сама по себе, скорее «истерии», чем шизоидии.
В следующем наблюдении депрессия у личности шизотимного склада сопровождается сверхценными идеями, неудовлетворенностью собой и своим положением в мире, эпизодами острой, физически ощущаемой тоски и безысходности, утратой смысла жизни, постоянной «задумчивой» меланхоличностью.
Набл.46. Мужчина 23 лет. У бабки по матери и у самой матери — ранние инсульты. Отец — энергичный, общительный, но, по оценке сына, «неискренний». Сам обследуемый в детстве был послушным ребенком, играл с детьми в общие игры, но не менее этого любил и посидеть дома, постолярничать. Учился средне. По совету отца пошел в военное училище, был отчислен оттуда в связи с «плохими легкими»; в последующем по поводу легких не лечился — об этом говорит вообще неохотно. Поступил в вечерний институт, работает техником, в 20 лет женился. Жена описывает его домоседом: «семейственный», может обходиться без друзей: к приятелям его не тянет, хотя он со всеми в хороших отношениях и в группе его выбрали старостой. Более серьезен, чем его сверстники, охотно рассуждает с отцом на нравственные и политические темы, вообще живет «сознательно». В компаниях, хотя поет и танцует наравне с другими, но все — «как-то небеззаботно». По-прежнему находится под влиянием отца: по его совету сменил уже три места работы, ищет лучших условий. Помогает жене в простых делах, но к «мужской» работе «не приспособлен». В последние 2–3 года стал раздражителен. Вначале это выглядело как переутомление и следствие учебы в институте, в последнее же время «сосредоточился» на том, что не может больше жить с родителями жены: ни о чем другом не говорит, убеждает жену, что нельзя жить дальше по-прежнему, хотя в обоснование этому не приводит какие-либо факты или обстоятельства, а повторяет одно и то же — безысходные фразы, звучащие почти как заклинания, так что непонятно, что ему, в конце концов, нужно, так как внешне отношения в семье вполне благополучные. Иногда прямо жалуется на тяжелое настроение: «душа тянет», «что-то должно случиться».
На вид подавлен, лицо малоподвижное. Сдержан, но вполне доступен в беседе, ищет помощи. Жалуется на наступающую временами и сильно беспокоящую его тоскливость: чувствует тревогу, «в голову лезут» назойливые мысли — прежде всего о том, что не может жить с родителями жены: решил уйти из семьи и беспокоит в связи с этим будущее жены и ребенка. Родителей жены ни в чем не упрекает, они ни в чем не виноваты, но у него «и своей картошки нет, чтоб, когда захотел, тогда почистил». Считает, что с годами меняется: стал более «выдержанным», раньше бы вспылил, повысил голос, отстоял свое мнение — теперь же молчит «как воды в рот набрал». Согласился принимать элениум, но в последующем передал через жену, что лекарств пить не будет и, «если ему будет нужно», сам разыщет доктора (С).
В данном случае преобладает аффективная патология, которую можно оценить и как циркулярную, но настораживает «роковой» и «несообщительный» характер идей о невозможности совместного проживания с родителями жены: они рождаются «из ничего», как Афина из головы Зевса, и в «ничто» и уходят — иррационально понятны только ему самому и не подлежат передаче и объяснению окружающим. Он между тем принял решение уйти из дома и озабочен в связи с этим судьбой близких: тоже своего рода бред без бреда или «сверхценный бред» — по возможным житейским последствиям. Его размышления на этот счет подобны «умственной жвачке», во внешней же речи появились, по его собственному наблюдению, задержки в ответах и суждениях: нет естественных, спонтанных речевых откликов и волеизъявлений, какие были свойственны ему прежде.
(Заметим, что по интенсивности проявлений и это страдание можно оценить не только как «латентное», но и как стерто-процессуальное и спорить далее о том, отнести ли его к атипичной тревожной циклотимии у шизоида или неврозоподобной шизофрении, но альтернатива эта, позволим себе повториться, если не ложна, то схематична: градации подобных состояний в населении настолько постепенны, что различия между вариантами, соседствующими в едином континууме, носят скорее «количественный», чем «качественный» характер. По словам С. Н. Давиденкова: «Природа не знает скачков, но ее исследователи количественно изменяющийся признак искусственно превращают в альтернативный».)
Наконец, случай очень пожилого человека, врача. Шизоидия здесь еще более «разведена», «разбавлена» — это шизотимия в одной из благородных ее версий.
(Кажется, все лица творческих профессий в нашей выборке отнесены к Шизоидам или шизотимам. Очень многие из них в домашней жизни (мы занимались преимущественно этой стороной человеческого существования) являлись своего рода «постояльцами», «транзитными пассажирами», аккуратно платившими за постой или, иной раз, норовившими «прокатиться зайцем». У тех и других в качестве алиби и «смягчающего вину обстоятельства» было «дело жизни», связанное с некой гуманитарной, культуртрегерской, реже — политической и общественной деятельностью: последняя — удел, скорее, тех, кого предпочтительней называть шизоэпилептоидами).
