Пушкин и компания. Новые беседы любителей русского слова - Парамонов Борис Михайлович
Это стихи Слуцкого он здесь вспомнил:
Давайте после драки Помашем кулаками. Не только пиво-раки Мы ели и лакали. Нет, намечались сроки, Готовились бои, Готовились в пророки Товарищи мои.И вот концовка этого замечательного письма:
Таковы объективные условия «ренессанса». Сводятся они к тому, что несколько расширились рамки печатности. Ряд новых или старых поэтов получили право жительства. Но право жительства не отменяет черты оседлости. Право жительства еще не демократия. Право жительства каждого поэта в литературе есть его нормальное, естественное право. В литературе создана обстановка, благоприятная для создания нового камуфлированного сантиментального мифа.
Как сказал другой классик, говорить правду легко и приятно. Насчет говорить – сомнительно, но вот читать уже сказанную правду точно легко и приятно. Тем не менее в этой контроверзе двух поэтов совсем не обязательно становиться на сторону Самойлова. Почему? Да потому, что стихи Слуцкого лучше самойловских. Слуцкий – большой поэт. А Самойлов – именно что легкий и приятный.
Сам умный Самойлов это и объясняет:
Он точно умел определить, что происходит, но не умел или не хотел предвидеть, что произойдет из того, что происходит. В этом недостатке предвидения усматривалась некая немузыкальность, которую связывали с немузыкальностью поэзии Слуцкого. На самом деле в этом проявлялись убежденность в осуществимости утопии и нежелание представлять себе будущее иначе. Мне уже приходилось писать в связи с Велимиром Хлебниковым о том, что наличие социальной утопии – черта крупных писателей. Была эта утопия и в творчестве Маяковского. Слуцкий – их верный ученик. А до времени – и продолжатель.
Вот, что называется, пойнт. Только слово «утопия» я бы заменил словом «миф». Миф требуется поэту. Уточняю: индивидуальный миф. Поэт должен выдумать свой образ, своего лирического героя, как это называлось в советское время. И совсем необязательно с ним совпадать. Скорее обязательное с ним несовпадение. Помните, Иван Никитич, мы говорили о Некрасове и цитировали Эйхенбаума: о том, что отношение поэта к своему образу – это отношение актера к роли, отнюдь не отождествление с ролью. И вообще, дело в том, что это роль, а не правда. Поэзия, а не правда.
И. Т.: Так как же это было в случае Слуцкого? Его правоверность вне сомнения, недаром же его называли политруком, и он как бы не возражал.
Б. П.: Он играл в политрука. Заслонялся этой маской. И он не то что имитировал советскую правоверность, а переводил ее в эстетический план. И отсюда оттенок – да, пожалуй, и основной тон его стихов: это элегия, воспоминание о прежнем, о своей молодости. Это временная дистанция очень ощущается у Слуцкого. Не революция, а ностальгия. Поиск утраченного времени. А утраченное время, прошлое неизбежно эстетизируется. Сказать по Шопенгауэру: переживается не в воле, а в представлении.
А вот у Самойлова советский миф исчез, но избавление от него отнюдь не гарантировало качества стихов. То есть стихи были именно хорошими – но не больше. Самойлов не сумел создать индивидуальный миф.
Но нельзя сказать, что не старался. Причем и в жизни, не только в стихах. Вспомним: он уехал из Москвы, поселился в эстонском городе Пярну, купил там дом. Это была в своем роде демонстрация. Он примерял роль отшельника, вот так пытался себя мифологизировать.
Надо выйти из моды, Улететь из столиц И на лоне природы Написать пять страниц. Пять коротких и точных, Тех, в которых итог, Для которых – подстрочник Небо, звезды и стог. Возлегая на стоге, Над плакучей травой, Звезд увидеть дороги Над своей головой. Из высокой вселенной, Где небесная тишь, Ты, мой друг убиенный, На меня поглядишь.И. Т.: По Бродскому: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Б. П.: Но у Самойлова это была имитация, а не судьба. Вспомним, что Бродский написал эти стихи в настоящем изгнании.
И. Т.: Простите, Борис Михайлович, вы же сами сказали, что в создании индивидуального мифа поэту не требуется «гибель всерьез», что это как раз имитация, роль, игра.
Б. П.: Так, да не так. Не все поэты способны к такой игре. Тут требуется некая всамделишная неотмирность, какая-то выделенность, выведенность души за эмпирические пределы. Бродский был отщепенцем, еще в Америку не уехав. Ему эта Америка в принципе – для стихов – и не нужна была. И вообще никуда уезжать не надо, достаточно собственных полутора комнат. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…»
И. Т.: Да, это стало нынешним гимном эпохи коронавируса.
Б. П.: А Самойлов, мне кажется, как раз не был таким человеком – органически противостоящим всему и всем. Он был человек экстравертный, вообще теплый человек. Не только умный, но и хороший. Всячески человечный. Был, например, сильно пьющим. Это ли не простительно! Скажу больше: это в определенном отношении говорит в пользу человека, тем паче советского или, лучше сказать, подсоветского.
И. Т.: Бабель сказал: самые приятные люди – пьющие евреи.
Не мешай мне пить вино. В нем таится вдохновенье. Вдохновенье. А продленья Нам добиться не дано. Без вина судьба темна. Угасает мой светильник. Смерть – она не собутыльник, К трезвости зовет она. Можно ль жить, себя храня, С чувством самобереженья? Нет, нельзя среди сраженья Уберечься от огня! Ты уж так мне жить позволь, Чтоб не обращал вниманья На прерывистость дыханья И тупую в сердце боль!..Конечно, Самойлова нужно помянуть только добром. Про него даже строгий ригорист Солженицын ничего худого сказать не мог – хотя старался.
И. Т.: Ну да, Самойлов же написал сатирическую поэму «Струфиан», высмеивающую солженицынскую утопию спасения России на северо-востоке.
Б. П.: И вот к вопросу о советскости: Солженицын с самого начала говорит, что не найти у Самойлова ничего советского в тематике стихов. Вот как изменился Самойлов с ифлийских времен.
И вот вопрос интересный: где Россия скорее спасется – на сибирском северо-востоке или в эстонском Пярну? Мораль тут проста: спасаться нужно в одиночку, а не всем миром. Всем миром нужно только воевать, когда настоящий враг появился. И Давид Самойлов честно этому миру-войне служил.
