«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.) - Андрей Вячеславович Кураев
Речь идет о том, что «действующая причинность сменяется, — как и требует Аристотеле-Дантовская онтология, — причинностью конечною, телеологией»[73]. Следствие определяет, требует свою причину. Флоренский, говоря о возможности сверхсветовых скоростей, поясняет, что они потребуют совершенно иного пространства: «Что собственно значит предельность величины 3 1010 см/сек? Это значит вовсе не невозможность скоростей равных и больших с, а — лишь появление вместе с ними трансцендентных нашему земному, кантовскому опыту, условий жизни; но это вовсе не значит, чтобы таковые условия были немыслимы»[74].
Не знаю, насколько Булгаков мог понять математические формулы Флоренского (они никак им не отмечены). Но вывод его явно воодушевил[75].
Свое слово, свое предупреждение, Булгаков хотел увидеть дошедшим до людей, опубликованным. Но как вступить в гласную полемику с власть предержащей атеистической цензурой?
Не нравилась советская жизнь Булгакову. Он вообще не мог описывать ее «нефельетонно». Но одно дело — высмеивать очереди, коммунальные склоки, бюрократию и прочую бытовуху. И совсем другое дело — бросать вызов официальной идеологии.
Можно ли это сделать в идеологизированном государстве?
Можно. Если вести полемику, именно не бросая вызова, не объявляя войны постулатам госидеологии.
Путей для этого много. Это просто введение нового материала, не заляпанного официальной интерпретацией (отсюда — довольно массовое «бегство» гуманитариев в антиковедение, о котором «классики марксизма» сказали не так уж много, а Пленумы ЦК — так и вообще ничего). Показ многомерности уже известных исторических или художественных сюжетов (все было сложнее и интереснее, чем на школьном уроке). Пересказ «вражеских взглядов», сопровождаемый резкими критическими оценками, но эти недруги в таком пересказе все равно выглядят умнее и живее, чем подчеркнуто штампованное их «разоблачение».
А еще в риторике и логике есть такой полемический прием, как reductio ad absurdum.
Булгаков приглашает к абсурду
Reductio ad absurdum — приведение к противоречию, к выводу, неприемлемому для всех участников дискуссии.
На этом этапе полемики я становлюсь на точку зрения моего оппонента. Как бы соглашаюсь с ним. Но затем показываю, что из этого допущения логически необходимо вырастают такие следствия, что для всех, включая моего оппонента, становятся очевидными как абсурдность полученных выводов, так и их логически необходимая и неизбежная связь с исходным допущением.
Вот и Булгаков в «пилатовских» главах вроде бы соглашается с базовыми тезисами атеизма. Советский читатель узнает в этих главах азы атеистической пропаганды.
Иисус не есть Христос. Он не Сын Божий и не Бог. Он не творил чудес, не обладал даром пророчества, не воскресал и не спасал души людей. Он не знает даже своей собственной судьбы и не догадывается, зачем его зазывает в гости «любознательный юноша» по имени Иуда. Учение Иисуса совершенно абстрактно, неприложимо к жизни. Да и в чем оно состояло, совсем не ясно, ибо Евангелия исторически недостоверны.
Во всяком случае «добренький Иисусик»[76] ничего не понимал в классовой борьбе, и его мораль никак не может помочь делу борьбы за коммунизм. В общем, если Христос и победил, то лишь потому, что проиграл Спартак (так звучал «рекламный слоган» советского атеизма).
Но автором этой узнаваемой картины оказывался… сатана. Это и есть «доведение до абсурда», reductio ad absurdum.
Взгляд сатаны на Христа вполне совпадает со взглядом на него атеистической государственной пропаганды. Так как же тогда назвать эту пропаганду? Научной или?..
Оказывается, в интересах сатаны видеть во Христе идеалиста-неудачника. А значит, чисто «научного» атеизма нет. Атеизм — это просто хорошо замаскированный (или забывший о своем истоке) сатанизм. За атеистической пропагандой реет тень Люциферова крыла.
Полагаю, что одна из задач булгаковского «романа о дьяволе» — в приведении именно к такому выводу.
В пользу этого своего предположения приведу два аргумента. Один — внутритекстовый. Другой — внетекстовый (по отношению к тексту «Мастера и Маргариты»).
Текстовый аргумент в пользу того, что Воланда Булгаков использует для полемики против атеизма, я вижу в ранних редакциях романа.
На Патриарших прудах Берлиоз и Иван Бездомный беседуют о том, как доходчивее разуверить читателей во Христе. Берлиоз — не просто глава столичных литераторов. Это в итоговом варианте романа он редактор безымянного «художественного журнала». В ранних же редакциях Булгаков более понятен и конкретен: журнал, редактируемый Берлиозом, называется «Богоборец»[77].
В мае 1929 года предполагалось, что Воланд не верит в искренность атеизма Берлиоза: «Начальник атеист, ну, и понятно, все равняются по заведывающему, чтобы не остаться без куска хлеба». «Эти слова задели Берлиоза. Презрительная улыбка тронула его губы, в глазах появилась надменность. — Во-первых, у меня нет никакого заведывающего»[78].
Более того, в черновике «романа о дьяволе» Берлиоз предлагает Воланду напечатать в своем атеистическом журнале главы из его «евангелия». На это предложение Воланд отвечает: «Сотрудничать у вас я счел бы счастьем»[79] (симпатия была взаимной: Берлиозу иностранец «очень понравился»[80]). «Работа адовая будет сделана и делается уже»[81] в Советском Союзе руками людей. Воланд пользуется случаем выразить свою благодарность этим комиссарам:
«— В нашей стране атеизм никого не удивляет, — дипломатически вежливо сказал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.
Тут иностранец встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:
— Позвольте вас поблагодарить от всей души!» (гл. 1).
Иван Бездомный — антирелигиозный поэт. В своей поэме он столь злобно «очерчивает Иисуса», что Он получается у него «совершенно живой».
Итак, «роман о дьяволе» начинается с беседы двух профессиональных советских богоборцев.
Внетекстовый аргумент в пользу версии о том, что роман задуман как антиатеистический и не как антицерковный памфлет — это история прочтения и понимания романа «квалифицированным читателем», то есть теми людьми, которым Булгаков читал свою рукопись, чьим мнением дорожил и кого считал своими единомышленниками.
Этих людей много больше, чем те, что упомянуты на страницах семейных дневников. «Квалифицированный читатель» Булгакова — это классическая русская интеллигенция. Значительная ее часть оказалась в эмиграции. И только там она могла открыто говорить о своем отношении к роману.
«Духовные родственники» Булгакова — белая церковная интеллигенция — смогла прочитать его роман как произведение христианское. Об этом говорит то, что в ведущем
