В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах - Анджела Бринтлингер
181
Благодарю Д. Бетеа за то, что он обратил мое внимание на это письмо в данной связи.
182
Вересаев прокомментировал и это письмо: «Тут есть, может быть, некоторое озорное преувеличение. Однако все, знавшие Пушкина, дружно свидетельствуют об исключительном цинизме, отличавшем его отношение к женщинам, – цинизме, поражавшем даже в то достаточно циничное время» [Вересаев 1929: 139]. С. Сандлер попыталась несколько реабилитировать пушкинский образ в отношении женщин [Sandler 1989: 308, сноска 47].
183
См. статью Вересаева «За то, что живой: к спорам о Пушкине», перепечатанную в [Вересаев 1996: 325–330]; см. также комментарии к этому тексту Фохта-Бабушкина [Фохт-Бабушкин 1996: 390–396].
184
Паперно описывает это явление следующим образом: «Для символиста только жизнь, созданная искусством, то есть жизнь как продукт воплощения духа, была “живой жизнью” (слова Белого, который использовал фразу Достоевского)» [Рарегпо 1994а: 23].
185
В книге «Пушкин в жизни» акцент делался на жизни поэта. В статьях, очерках, зарисовках внимание уделялось прежде всего произведениям Пушкина. Но монография «Александр Сергеевич Пушкин» (или «Жизнь Пушкина») кажется своего рода авторским объяснением «Пушкина в жизни». Как пишет Фохт-Бабушкин, «названия глав обеих книг перекликаются, порой просто дословно совпадают» [Фохт-Бабушкин 1996: 19].
186
Ко времени юбилея 1937 года Пушкин становится знаменем самых разных групп, в особенности в Европе, см. об этом [Бринтлингер 1999; Денисенко 1997].
187
См. более подробно о месте Пушкина в советской культуре в [Debrecze-пу1997].
188
Глебов использует то же понятие, которым оперировал Тынянов в 1922 году, – «мнимый Пушкин»; возможно, это не совсем случайно.
189
Дж. Кёртис подробно описала перипетии переписки и совместной работы над пьесой и указала, что Булгаков был «человеком, зачарованным больше деталями, чем общими очертаниями истории» [Curtis 1987:25]. По мнению исследовательницы, это делало Булгакова с Вересаевым идеальными партнерами, поскольку «Пушкин в жизни» содержал множество деталей. Однако эта точка зрения не кажется мне верной. Оба соавтора были зачарованы деталями, однако подходы к ним и представления о том, как эти детали использовать, были совершенно различными.
190
Наиболее часто встречающаяся отсылка к стихам Пушкина у Булгакова и наиболее частотный мотив в его пьесе о Пушкине – это метель. Так, стихотворение «Зимний вечер» появляется в «Днях Турбиных», «Мастере и Маргарите» и оказывается важным лейтмотивом в «Александре Пушкине». Помимо этого, оно выступает в качестве эпиграфа в булгаковском рассказе «Вьюга». Сцена метели из «Капитанской дочки» использована также как эпиграф в «Белой гвардии». О пушкинских мотивах у Булгакова см. [Curtis 1987: 75–80]. Есть некая ирония в том, что «Зимний вечер» использован также в «постановочной» сцене в вересаевской биографии Пушкина, но это совпадение показывает, насколько далеки друг от друга были творческие методы Булгакова и Вересаева.
191
В черновиках остались некоторые детали образа Биткова, которые говорят о нем как о достойном всяческого порицания, подлом полицейском шпионе. Например, в вересаевской версии сцены на Мойке Битков сует повсюду свой нос, подслушивает разговоры студентов и профессоров университета, которые пришли, чтобы выразить свое почтение Пушкину. Профессор замечает Биткова и нервно поглядывает на него; один из студентов обращается к Биткову напрямую, восклицая: «Пошел прочь! Еще раз увижу, – изувечу!» [Вересаев 1935: 13–15].
192
См. об этих персонажах и их прототипах [Ерыкалова 1994].
193
Ерыкалова замечает, что на полях некоторых страниц вересаевских машинописей Булгаков помечал «растянуто» [Ерыкалова 1994: 235]. Такие записи прочитываются также и в цитировавшейся выше рукописи, например [Вересаев 1935: 9], – «растянутый» пассаж, который я подробно анализирую далее.
194
См. подробнее [Рабинянц 1994: 101].
195
См. протоколы Комитета по организации Дня русской культуры с 1935 по 1936 год [Зеелер 1935–1936]. Н. А. Струве писал также о желательности появления «карманного Пушкина» – книги, которая стала бы настольной для всех русских. По словам Струве, парижский Пушкинский комитет опубликовал к юбилею собрание сочинений поэта в одном томе под редакцией М. Л. Гофмана, однако тираж этого издания был, по всей видимости, очень мал. Как отмечал Струве, эта книга стала «библиографической редкостью» [Струве 1987: 235] – мне не удалось найти ее следов. К. Уланд упоминает семитомное собрание сочинений, опубликованное в Китае к юбилею, которое также стало библиографической редкостью [Ueland 1999].
196
В этой статье Ходасевич напоминал соотечественникам, что Пушкинский день следует праздновать шестого, а не восьмого июня. Смещение даты произошло из-за различий юлианского и григорианского календарей. Даты «по старому стилю» отличались на 13 дней в XX веке, на 12 дней в XIX веке и на 11 дней в XVIII веке. Пушкин родился в XVIII веке, 26 мая 1799 года.
197
См., например, статью М. И. Печковского «Пушкин и Американская Русь» в «Русском вестнике» (1 июля 1936).
198
Статья впервые опубликована в 1926 году (Современные записки. 1926. № 29). Для Маклакова, как и для Ходасевича в конце 1920-х годов, все еще была актуальна необходимость объединения всех русских; этот праздник, писал он, «соединяет нас между собой и с теми, кто остался в России».
Исходя из этого, выбор дня рождения Пушкина в качестве Дня русской культуры был очевиден. Маклаков, похоже, не знал о версии Ходасевича, возводившего происхождение этого праздника к чествованиям в Петрограде в 1921 году. Струве также указывал, что Пушкинский день родился в эмиграции: в Эстонии первый День русского просвещения отпраздновали в связи со 125-й годовщиной со дня рождения Пушкина [Струве 1987: 232].
199
Как отмечает С. В. Денисенко, Пушкина использовали именно в качестве символа, когда «рисовали» его портреты на знаменах всех цветов как в эмигрантских сообществах, так и в Советской России в 1937 году, – будь то красные коммунистические или коричневые фашистские флаги. В специальной работе ученый демонстрирует, как гипсовую «посмертную маску» Пушкина «раскрашивали» в различные цвета. См. подробнее [Денисенко 1997].
200
См., например, яростную полемику Ходасевича и Гофмана, автора ряда
