Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев
Снижаясь от глобальной мысли к мысли единичной, но от этого не менее важной для самого Данте, необходимо сказать и о той философии креативности, что изложена в трактате. Рассуждая о поэтических жанрах, флорентиец делает небольшое, но исключительно важное отступление. Достижение поэтического совершенства невозможно без соединения изощренного дарования и навыка в науках, и одно лишь дарование не способно дать плоды – таково утверждение флорентийца, воспевающего мыслительные усилия. О тех, кто способен соединить дар и науку, он говорит: et hii sunt quos Poeta Eneidorum sexto Dei dilectos et ab ardente virtute sublimatos ad ethera deorumque filios vocat, quanquam figurate loquatir – «и таковы те, которых поэт в шестой книге «Энеиды» называет избранными Богом и возносимыми пламенной доблестью к небесам, и сынами богов, хотя и говорит иносказательно». Если мы обратимся к источнику этой цитаты и посмотрим контекст, то с удивлением увидим, что Данте цитирует слова Сивиллы, обращенные к Энею, стоящему у пределов Аида. Речь эта имеет ясный смысл: «лишь избранные Богом и возносимые пламенной доблестью к небесам» способны войти в иной мир, осмотрев его пределы, и вернуться обратно к живым. Следовательно, Данте считал поэта, сумевшего соединить дар с наукой, способным войти в иной мир, чтобы поведать о нем живым. Вне сомнений, этот фрагмент имеет прямое отношение к «Комедии», с той лишь разницей, что к моменту создания «Комедии» Данте принципиально пересмотрел основания, позволяющие человеку проникать в иной мир с надеждой вернуться оттуда в мир живых. Для нас же этот фрагмент интересен еще и тем, что он проясняет темные речи о «внушении Слов с небес» – поэт, сравнимый с «сынами богов», имеет власть открыть людям то, что сделает для них явственным истинный облик их коллективного мира, их скрытое органицистское единство.
Теперь мы можем перейти к последнему из трактатов Данте, в котором в наиболее законченной и ясной форме были выражены идеи, скрытые в текстах двух предыдущих трактатов. Все то, что я, вслед за флорентийцем, говорил о распределенном интеллекте человечества, могло показаться темным и неясным, однако в De Monarchia эта мысль выражена настолько прозрачно, что ее просто невозможно не осознать и не воздать ей должное.
Итак, постулируем известное: De Monarchia посвящена проблеме социальной организации человечества в тех пределах, каким его мог мыслить флорентиец. Из этого, однако, не следует, что сочинение это должно быть отнесено к классу трактатов политических, а не философских. Текст этот имеет два четко очерченных уровня: первый из них – философский, второй я бы назвал «публицистическим». Обратимся вначале к первому.
Для того чтобы обосновать необходимость единой монархии, флорентиец начинает движение своих аргументов издалека. Вначале он задается скромным вопросом – в чем цель человеческой гражданственности – humane civilitatis? Для ответа на этот вопрос он утверждает необходимость осознания смысла существования человека, то есть рефлексии того действия, ради совершения которого человечество обрело бытие. Этим действием оказывается реализация интеллектуальной потенции. Однако она не может реализоваться вся в одном человеке – необходимо множество реализующих ее субъектов. Но не все люди обладают этой возможностью, и те, кто актуализирует ее в себе, тем самым актуализируют эту потенцию и для всех людей, всего человечества. Говоря об этом коллективном интеллекте, Данте прямо ссылается на Аверроэса, и позиция флорентийца, без того обозначенная достаточно ясно, становится полностью прозрачной, ибо ее источник, ее исходная точка сделалась очевидной[68].
Далее, развивая свою аргументацию, флорентиец утверждает, что для наивысшей эффективности реализации интеллектуального потенциала человечеству необходим мир – рах. Под миром нужно понимать стабильное, структурированное, «успокоенное» состояние человечества. Для понимания смысла этого мира правильнее всего было бы вспомнить Гераклитов логос, упорядочивающий не только материальный космос, но и космос человеческий. Мир – это такой способ структурирования социума, при котором индивидууму естественнее всего актуализировать свой интеллектуальный потенциал. Нетрудно видеть всю самобытность Дантова гуманизма, и одновременно невозможно не поразиться тому вневременному и уж нисколько не средневековому социальному мышлению, что обнаруживается у флорентийца. Примечательно, что, несмотря на свой беспримерный интеллектуализм, Данте не создает модели «государства философов» – наоборот, он мыслит создание практически безличного социального механизма. Мир, или оптимальный для креативности социальный порядок, может поддерживаться лишь таким социальным механизмом, который своей структурой воспроизводит структуру макрокосма, «истекающего», актуализирующегося из единой порождающей потенции. Поясню мысль: однополярная, центробежная структура идеальной монархии подобна устройству высшего, божественного мира, где Бог является вершиной и творцом иерархии, имеющей форму всего сущего. В первой песни Inferno Данте обнажает сравнение божественного мира с империей, называя Бога quello imperador che la su regna – «тот император, что правит там в выси». Земная империя мыслилась флорентийцу отражением империи божественной[69].
Здесь мы вновь сталкиваемся с органицистской метафорой, для прояснения которой необходимо обратиться к средневековой исламской политической философии. Если в европейской традиции De Monarchia – явление, в целом выпадающее из традиции, то в Иране и на арабском Востоке такой взгляд на социальную машину как на зеркальное отражение небесного порядка представлялся чем-то вполне очевидным. В трактатах аль-Фараби, Ибн Сины и Братьев Чистоты мы находим отождествление структуры идеального социума – аль-Мадина аля-ль-Хакика со структурой небес, структурой разума и человеческого организма. Поэтому неудивительно, что в этих трактатах философско-теологические рассуждения об иерархии мыслимых и физических объектов занимают едва ли не больше места, чем рассуждения об идеальном политическом устройстве, для изложения которых эти тексты и были созданы[70]. Дантовский предельный интеллектуализм и макросимметричное представление о мире идей и объектов, одинокие, быть может, в европейской традиции, на исламском Востоке имели множество параллелей, и более того – представлялись фундаментом философского мышления.
Известно, что в Convivio флорентиец упоминал Ибн Сину и аль-Газали, ему хорошо знаком Аверроэс, а еще в ранней юности, в Vita Nuova, он вспоминал астрономические наблюдения далеких арабских астрологов. Таким образом, мы можем вполне обоснованно утверждать, что Данте был не чужд этой
