По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир» - Наталья Григорьевна Долинина
Не готов Петя к войне и её жестокости, не понимает он войны. Когда Денисов сказал о Тихоне Щербатом: «Это наш пластун. Я его посылал языка взять» (Курсив мой. – Н. Д.), – Петя «решительно не понял ни одного слова», хотя и не показал этого. Он чувствует неловкость при мысли о том, что Тихон только что убил человека, и при споре Долохова с Денисовым о пленных: Денисов посылает их в город, Долохов расстреливает – Петя инстинктивно старается не понять этого.
Слушая и наблюдая вместе с Петей, мы видим беспощадность войны, которой он не хочет замечать, потому что играет: то приготавливается к тому, «как он, как следует большому офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым»; то страстно просится «в самую… в главную…», умоляет: «Мне дайте команду совсем, чтобы я командовал… ну что вам стоит?»
Это «ну что вам стоит?» – детское представление о том, что взрослые всё могут, – ранит больнее всего, когда читаешь о Пете.
С этим детским представлением он пришёл на войну, выстрелил два раза из своего пистолета, накупил у маркитанта изюма и кремней, наточил саблю… Но он выдержал поездку с Долоховым в лагерь французов, потому что играл в свою игру изо всех сил.
На рассвете, когда невыспавшийся Петя снова бросается к Денисову с мольбой: «Вы мне поручите что-нибудь? Пожалуйста… ради бога…» – Денисов делается суров с ним. «Об одном тебя пг’ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться».
Самое трагическое – контраст между волшебным миром, в котором ещё ночью чувствовал себя Петя, и правдой войны, в которой живут все остальные.
Казалось бы, Толстой покажет это сражение глазами Пети, как он всегда делает. Но видим мы на этот раз глазами самого Толстого – перед нами жестокий быт войны: Денисов ехал молча, стало светать, лошади скользили, туман скрывал отдалённые предметы, один француз «упал в грязь под ногами Петиной лошади…»
Петя не видит всего этого, не слушает Денисова, кричащего на него, – он живёт в своём выдуманном сказочном мире.
«– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперёд по улице…»
Услышав крик Долохова: «В объезд! Пехоту подождать!» – Петя не слушается и Долохова.
«– Подождать?.. Ураааа!..» – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым».
Тогда-то и столкнулись два мира: войны и игры в вой ну. «Послышался залп, провизжали пустые и во что-то шлёпнувшие пули». С чудовищной простотой мир войны обрушился на Петю: «во что-то шлёпнувшие» – это в него.
Как когда-то под Аустерлицем князь Андрей почувствовал, словно его ударили палкой по голове, – так и теперь всё произошло ужасающе просто: казаки увидели, что Петя «тяжело упал на мокрую землю», и «быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась». Денисов увидел «ещё издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети», и всё-таки не поверил, всё-таки вскрикнул: «Убит?!»
Сколько убитых видел Денисов! Но, может быть, только над телом этого мальчика он окончательно понял, что с каждым убитым уходит целый мир – и уходит безвозвратно. Навсегда.
6. Главнокомандующий Кутузов
Он проходит через всю книгу, почти не изменяясь внешне: старый человек с седой головой «на огромном толщиной теле», с чисто промытыми складками шрама там, «где измаильская пуля пронизала ему голову». Он «медленно и вяло» идёт перед полками на смотре в Браунау; дремлет на военном совете перед Аустерлицем и тяжело опускается на колени перед иконой накануне Бородина. Он почти не меняется и внутренне на протяжении всего романа: в начале войны 1805 года перед нами тот же спокойный, мудрый, всепонимающий Кутузов, что и в конце Отечественной войны 1812 года.
Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо: старый главнокомандующий устаёт, с трудом садится на лошадь, с трудом выходит из коляски; на наших глазах он медленно, с усилием жуёт жареную курицу, увлечённо читает лёгкий французский роман, горюет о смерти старого друга, злится на Бенигсена, подчиняется царю, светским тоном говорит Пьеру: «Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам…»
И при всём этом, в нашем сознании он стоит особо, отдельно от всех людей; мы догадываемся о его внутренней жизни, которая не меняется за семь лет, и преклоняемся перед этой жизнью, ибо она заполнена ответственностью за свою страну, и ни с кем он не делит эту ответственность, несёт её сам.
Ещё во время Бородинской битвы Толстой подчёркивал, что Кутузов «не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему». Но он «отдавал приказания, когда это требовалось подчинённым», и кричал на Вольцогена, привёзшего ему известие, что русские бегут.
Противопоставляя Кутузова Наполеону, Толстой стремится показать, как спокойно Кутузов отдаётся воле событий, как мало, в сущности, он руководит войсками, зная, что «участь сражений» решает «неуловимая сила, называемая духом войска».
Но, когда нужно, он руководит армиями и отдаёт приказы, на которые никто другой не осмелился бы. Шенграбенская битва была бы Аустерлицем без решения Кутузова отправить отряд Багратиона вперед через Богемские горы. Оставляя Москву, он не только хотел сохранить русскую армию, – он понимал, что наполеоновские войска разбредутся по огромному городу, и это приведёт к разложению армии – без потерь, без сражений начнётся гибель французского войска.
Войну 1812 года выиграл народ, руководимый Кутузовым. Он не перехитрил Наполеона: он оказался м у д р е е этого гениального полководца, потому что лучше понял характер войны, которая не была похожа ни на одну из предыдущих войн.
Не только Наполеон, но и русский царь плохо понимал характер войны, и это мешало Кутузову. «Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга». В Петербурге составлялись планы войны, Кутузов должен был руководствоваться этими планами.
Кутузов считал правильным ждать, пока разложившаяся в Москве французская армия сама покинет город. Но со всех сторон на него оказывалось давление, и он вынужден был отдать приказ к сражению, «которого он не одобрял».
Грустно читать о Тарутинском сражении. В первый раз Толстой называет Кутузова не старым, но д р я х л ы м – этот месяц пребывания французов в Москве не прошёл даром для старика. Но и свои, русские генералы вынуждают его терять последние силы.
