История античной литературы - Наталия Александровна Чистякова
Первые шаги в области изучения поэтики (теории поэзии) были сделаны уже софистами, в частности Горгием. Но Аристотель впервые подготовил систематическое изложение теории поэзии как отдельной и самостоятельной отрасли знания.
Подобно своим предшественникам, включая Платона, Аристотель принимает распространенную в античности теорию воспроизведения или подражания (мимесис). Но если Платон отвергает искусство и поэзию за то, что они подражают действительности и стремятся воспроизвести тот чувственный мир, который он объявляет ложным и иллюзорным, то для Аристотеля, который в своей философии утверждает реальность и материальность окружающего мира, поэзия в своем подражании ему оказывается важным фактором познания и раскрытия действительности. Чтобы подчеркнуть значение поэзии, способной в единичном и частном улавливать общее, Аристотель противопоставляет ей историю, которая, по его мнению, занимается лишь внешним описанием единичного. «...Задача поэта говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности или по необходимости. Именно, историк и поэт отличаются друг от друга не тем, что один пользуется размерами, а другой нет, но... тем, что первый говорит о действительно случившемся, а второй — о том, что могло бы случиться. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории: поэзия говорит более об общем, история — о единичном» (Поэтика, 9, 14516).
Аристотель, считая подлинным содержанием искусства реальную действительность, по разным способам воспроизведения действительности определял различные жанры или виды поэзии. «Подражать приходится или лучшим, чем мы, или худшим, или даже таким, как мы» (Поэтика, 2, 1448а). К первому виду он относил трагедию и эпос, ко второму — комедию. Так как основным объектом поэзии у него является человеческая жизнь, он выделяет три главных способа изображения человека, указывая, что поэт или должен «изображать вещи так, как они были или есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть» (Поэтика, 25, 14606). Далее он ссылается на слова Софокла, «что сам он изображал людей, какими они должны быть, а Еврипид такими, каковы они есть...» (там же).
В исследовании литературных жанров Аристотель отводит первое место трагедии, так как в ней подражание действительности раскрывается в действии, а не в рассказе о действии, как в эпосе; поэтому сила воздействия и познавательная ценность трагедии значительно превосходит эпос. Трагедию Аристотель определяет как «подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, подражание при помощи речи в каждой из своих частей различно украшенной; посредством действия, а не рассказа, совершающее путем сострадания и страха очищение подобных аффектов» (Поэтика, 6, 14496). С последним признаком связана знаменитая проблема аристотелевского катарсиса (т. е. очищения), по поводу которого предлагались всевозможные толкования этого трудного для понимания места. Одни понимали очищение трагедией этически и считали, что трагедия улучшает человека, облагораживая его (теоретики классицизма XVII—XVIII вв., Лессинг, Гегель). Другие говорили об эстетическом или о религиозном очищении и обновлении. В настоящее время наиболее распространенным является физиологическое и общепсихологическое объяснение, согласно которому понятие катарсиса Аристотель заимствовал из медицинской практики. В трактате «Политика» он же неоднократно говорит о том, что стремление к страху и состраданию, как и ко всему трагическому, что вызывает эти чувства, в той или иной степени свойственно всем людям (Политика, 8, 1341 а 21—24, 1342 а 11—18). Возможно, что и в данном случае под очищением трагедией Аристотель подразумевает то физическое и моральное обновление, которое ощущает человек, уходя из театра и чувствуя себя свободным от избытка или же исцеленным от пагубного недостатка эмоций, подобных тем, которые только что изображались перед ним (теория Бернайса).
Все наблюдения Аристотеля основаны на изучении греческой классической драмы и, до известной степени, исторически ограничены этим. Поэтому «душой» трагедии у него становится миф, откуда обычно заимствуется фабула, под которой Аристотель понимает «сочетание фактов». Затем он выделяет те шесть частей, которые составляют трагедию: фабулу, характеры, образ мыслей, сценическую обстановку, словесное выражение и музыкальную композицию. То, что основой действия он считает фабулу (для трагедии — миф) объясняется отсутствием в греческой драме в целом индивидуальных характеров и психологических мотивировок поведения героев. Также поэтому Аристотель столь настоятельно выделяет в трагедии не характеры героев, а чисто внешние формальные моменты, как перипетию, сцены узнавания, способы выражения страданий и т. д. Некоторые положения Аристотеля к тому же впоследствии были неправильно истолкованы. Например, понятие заблуждения или ошибки, совершаемой героем (Поэтика, 13, 1453 а), было затем воспринято в этическом понимании вины или греха, а отсюда уже возникло то определение всей греческой трагедии, благодаря которому каждую античную драму стремились объяснить как историю преступления и неизбежного наказания. Отголоски подобной интерпретации встречаются и поныне.
Аристотель уделяет большое внимание структуре трагедии. Здесь также некоторые его выводы были впоследствии поняты превратно. Он говорил об обязательном единстве действия и как о желательном, но отнюдь не обязательном, единстве времени, не упоминая единства места. Во многом эти требования вытекали из специфики античного театра и тех условностей драматических спектаклей, которые связывали драматургов и диктовали им свои законы. Но никто не мог запретить Софоклу, например, изменить место действия в трагедии «Аякс», или предписать кому-либо ограничивать сценическое время восходом и закатом солнца. Однако теоретики европейского классицизма, считая непреложным свой закон трех единств, приписали его Аристотелю.
Язык художественного произведения еще не сделался объектом научного специального исследования во времена Аристотеля. Тем поразительнее его наблюдения над художественным словом и выдвинутые им проблемы стиля, изложенные частично в «Поэтике» и в III главе трактата «Риторика» и принятые за основу всеми позднейшими теоретиками эллинистической и римской эпох, начиная с перипатетиков. «Достоинство словесного выражения, — пишет Аристотель, — быть ясным и не быть низким» (Поэтика, 22, 1458 а), и далее он говорит, что «...должно особенно обрабатывать его (т. е. язык. — Н. Ч.) в несущественных частях, не замечательных ни по характерам, ни по мыслям, ибо, напротив, чересчур блестящий слог делает незаметным как характеры, так и мысли» (Поэтика, 24, 1460 б).
«Поэтика» разделила в веках участь естественнонаучных сочинений Аристотеля, которые долгое время воспринимались как некие системы дедуктивно построенных норм, используемых в дальнейшем в качестве неоспоримых постулатов. В Риме так отнесся к «Поэтике» Гораций, хотя его взгляды на роль и задачи поэзии во многом отличались от аристотелевских. Свидетельством необычайной популярности этого трактата в средние века и в новое время является следующий факт: в 1928 г. была составлена библиография «Поэтики», в которой содержится более 1500 наименований ее изданий и посвященных ей трудов.
После падения античного мира первыми заинтересовались «Поэтикой» арабы: в IX—X
