Кант и кантовская философия в сочинениях Марка Алданова - Алексей Николаевич Круглов
С одной стороны, Кант не скрывает «зверства» французской революции. В «Антропологии...» (1798) он даже говорит о времени, «когда несправедливость носила государственный характер и была объявлена соответствующей закону», т.е. «при власти Комитета общественного спасения Французской республики»[124]. Тем не менее он говорит об этом весьма скупо. Обсуждения же возможных негативных последствий революции во Франции у него и вовсе не найти. Более того, он вступает в полемику с теми, кто задумывается о подобных трагических последствиях. В споре с тезисом Георга Кристофа Лихтенберга (1742—1799) «Самое трагичное [воздействие], оказанное на нас Французской революцией, бесспорно, состоит в том, что всякое разумное и требуемое Богом и правовыми путями притязание рассматривается как зародыш бунта» Кант утверждает: «Этого не произошло!»[125]
Хотя Кант отрицает право на революцию, в его сочинениях можно все же отыскать некоторые аргументы, которые при определенных обстоятельствах говорили бы в пользу революции[126]: не существует права на самопорабощение, поругание собственной свободы превращает человека в животное. При благоприятной ситуации (природная катастрофа, война и т.д.) политические отношения можно и изменить[127]. В «Метафизике нравов» Кант утверждает следующую обязанность: «Не будь лишь средством для других, будь для них также и целью»[128]. А в «Споре факультетов» говорится: «...для всемогущества природы или, скорее, для недоступной нам высшей причины человек есть всего лишь мелочь. Но то, что властители одного с ним рода считают его таковой и обращаются с ним как с животным или просто как с орудием своих целей, натравливают в своих распрях людей друг на друга, чтобы их убивать, — это уже не мелочь, а прямое извращение конечной цели самого творения»[129]. После так или иначе начавшейся революции подобные тезисы могли бы служить в качестве ее определенного оправдания, особенно в ситуации, когда власть предержащие позволяют себе «нарушить и попрать священные права человечества»[130].
С одной стороны, Кант в 1793 году проводит границу в борьбе за «священные права человечества»: «Свобода [члена общества] как человека, принцип которой в отношении устройства общества я выражаю в следующей формуле: ни один не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья [Glückseligkeit] на том пути, который ему самому представляется хорошим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремиться к подобной цели — свободе, совместимой по некоторому возможному общему закону со свободой всех (т.е. с их правом искать счастья)»[131]. С другой стороны, дошедшие до нас записи разговоров философа в 1798 году рисуют несколько иную картину по этому же вопросу[132]. Между собственной философией и метафизикой своих коллег, с одной стороны, и французской революцией, с другой стороны, Кант не видит никакой каузальной связи: «Я не знаю, должен ли я судить, будто недавно возникшее и ранее неслыханное обвинение метафизики, будто она есть причина государственных революций, оказывает ей слишком много незаслуженной чести, или же возводят на нее злостный незаслуженный поклеп, ибо уже с давних времен основоположением дельцов стало ее изгнание в качестве педантства в школы»[133].
Если кратко резюмировать, то позиция Канта такова: по праву ли или против права, но французская революция началась. Философ не желает вмешиваться во внутренние французские дела. По Канту, этого не следует делать и другим государствам[134]. Хотя он не признает права народа на революцию, он все же рассматривает революцию как благоприятную возможность изменения политических отношений согласно этическим предписаниям. Себя самого он рассматривает в роли «наблюдателя», а революцию Кант толкует как «эксперимент». Он оспаривает ответственность собственной философии за революцию во Франции. Ни о революционных преступлениях, ни о негативных последствиях французской революции Кант не имеет особой охоты дискутировать.
Первая странность, которая бросается здесь в глаза, такова: довольно сухой муж Кант, избегающий в общении с людьми всякой сентиментальности, философ, проповедующий не склонность а долг, нередко говорит о французской революции прямо эйфорически и использует при этом примечательное понятие энтузиазма: «...участие в добре с аффектом, энтузиазм, хотя и не заслуживает полного одобрения, ибо аффект как таковой достоин порицания...»[135]. Свидетели рассказывают даже о слезах Канта после объявления республики во Франции. Французская революция явно была для Канта не просто политическим событием (Begebenheit), иначе трудно было бы объяснить его практически религиозные чувства в данной связи. За пять лет до начала революции в знаменитой статье «Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?» Кант еще различал нечто вроде разных уровней революции: «...публика может достигнуть просвещения только постепенно. Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя ее посредством осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, как и старые, будут служить вожжами для бездумной толпы»[136]. После же 1789 года философа удивительным образом больше всего волнует самое поверхностное из приведенных значений революции. Оправдывало ли то, что в ходе этой революции явилось на свет, кровь и отрубленные головы? Был ли Кант готов смириться с этим или же закрыть на это глаза? Что за драгоценные «знаки нашей эпохи»[137] Кант обнаружил во французской революции?
Кант и французская революция: свидетельства современников
Современники Канта нередко рассматривали его произведения в качестве таких работ, которые «осуществляют всеобщее просвещение важнейших понятий и целительную революцию в образе мышления для мира и для потомков»[138], а его философию истолковывали как «гораздо более благословенную и всеобщую революцию», нежели Реформация Лютера[139]. Но как выглядит ее связь с революцией во Франции?
С самого начала следует учитывать, что первые биографы Канта, знавшие философа лично, находились в весьма непростой ситуации в вопросе французской революции[140]. Этим объясняется, в частности, попытка Рейнгольда Бернгарда Яхмана (1767-1843) представить Канта в качестве антиреволюционера,
