Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова
Исследования по психолингвистике показывают, что в некоторых ситуациях, в частности при восстановлении речи у больных афазией, форма 3‐го лица единственного числа становится представителем всей парадигмы личных форм (Зубкова 1978: 118), и это свойство формы 3‐го лица «присутствует в неявном виде в сознании носителей русского языка» (указ. соч.: 121).
В воображаемом разговоре с самой собою Мария Степанова после вопроса с местоимением ты координирует глагол с местоимением я:
Куда ты, я? Очнусь ли где-то?
Что скажет туча или три
На то, как тут полураздета
И ты на это не смотри.
Мария Степанова. «Куда ты, я? Очнусь ли где-то…» [669].
Аграмматизм может обозначать и единение личностей:
Вернешься я, вернешься ты
На почву умного совета
Где вянут падая цветы
И пропадают без ответа
Куда бежать, куда идти
В плетеньи странном тьмы и света
Чтоб пропадали все пути
В именьях душного завета
Где я напоминаешь ты
И видишь благородна цвета
Там где цвели плывут плоды
Из тела умного поэта
Анри Волохонский. «Вернешься я, вернешься ты…» [670].
Местоимение мы тоже участвует в аграмматичных сочетаниях:
В Тиргартенах уж задохнутся и львы, —
не гривы, а юбки.
Детей-полнокровок от лоботомий
не будет, Юпитер!
И Мы задохнутся от пуль через год,
и боги уйдут в подземелья.
над каждым убитым, как нимбы (тогда!)
я каску снимаю.
Виктор Соснора. «Уходят солдаты» [671].
Грамматическим алогизмом Мы задохнутся в понятие Мы включены и Я субъекта речи, и безвинно погибшие, и те, кому не суждено родиться, и вожди, заставляющие считать себя богами. Именно местоимение мы является важнейшим элементом пропагандистской риторики (мы победим). Включение вождей в объем понятия Мы, вероятно, маркируется заглавной буквой слова Мы: она напоминает орфографию сакральных текстов, требующую так писать местоимения, относящиеся к богам. Аграмматизмом Мы задохнутся, возможно, выражается и распад той декларируемой общности, которая связана с употреблением слова Мы.
Более широкий контекст поэзии Сосноры указывает на обобщенный смысл местоимения мы. В большом стихотворении «Уходят солдаты» оно повторяется многократно, например: В ту полночь мы Цезаря жгли на руках <…> Мы шагом бежали в пустынный огонь <…> И до Пиренеев по тысяче рек / мы в Альпы прошли, как в цветочки <…> Но все-таки шли мы в Египет <…> О боги, мы сами сожгли на руках / сивиллины книги! Поэтому в контексте всего стихотворения (и книги Сосноры «Куда пошел? И где окно?» в целом) Мы – это всё человечество, с которым автор и объединен общностью истории, и разъединен временем.
В тексте Генриха Сапгира с тотальной деформацией лексики и синтаксиса невозможно определить, в каком падеже стоит местоимение мы – в именительном (‘мы смотрим’) или винительном (‘нас смотрят’):
Вдруг вижу вдаль: вдоль берега лежат
десятки тел лежат, как рцы на гряд
Я слышу крик хмырюношей, хмырят
Там – мертвый адельфин у бахромы
ухмылкой морды будто молвит: хмы
Скружились, отчужденно смотрят мы
Генрих Сапгир. «Хмыризмы» / «Терцихи Генриха Буфарева» [672].
В этом смотрят мы содержится и указание на отчужденность, лексически обозначенную, и превращение размножившегося хмыря в наблюдателя, который уже не я, а мы.
См. также примеры рассогласования субъекта и предиката не только в лице, но и в числе (Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной – Лев Лосев; Я-ты-мы-они – по-товарищески сдружилось – Виктор Соснора; Мы невнятен и, наверно, незанятен, как и вы – Ирина Машинская) – на с. 178 этой книги.
Во множественном числе 3‐е лицо субъекта сочетается с 1‐м лицом предиката у Марии Степановой в стилистике просторечия:
Когда ж он вернулся оттуда, куда
Гражданского флота летают суда,
С заоблачных небесей,
Когда он вернулся оттуда совсем,
Как дети, которые мамку сосём,
Мы были беспомощны все.
Мария Степанова. «Летчик» [673].
Замена возвратных и притяжательных местоимений личными в косвенных падежах
Устранение субъекта, преобразование его в объект получается и при употреблении форм местоимений меня, мне вместо себя, себе, и при замене притяжательного местоимения мой падежной формой меня. Оба этих способа представлены в контекстах, изображающих отделение души от тела:
Усомнившись в себе, поднося свои руки к глазам,
я смотрю на того, кто я сам:
пальцы имеют длину, в основании пальцев – по валуну,
ногти, на каждом – страна восходящего солнца,
в венах блуждает голубизна.
Как мне видеть меня после смерти меня,
даже если душа вознесется?
Владимир Гандельсман. «Вступление» / «Я шум оглушительный слышу Земли…» [674].
Здесь нарушается нормативное требование нетождественности субъекта и объекта при употреблении местоимения меня.
В следующем примере родительный падеж местоимения себя в сочетании мордочку себя заменяет нормативное притяжательное местоимение мою.
Заходя в ванную, внезапно в зеркале замечаю
забавную мордочку себя. Становясь большими,
утро в чужой стране начинаем с чая,
заканчивая в машине.
Давид Паташинский. «Заходя в ванную, внезапно в зеркале замечаю…» [675].
Если слово себя в качестве объектного глагольного актанта[676] вполне нормативно (вижу себя, упрекаю себя) то употребление этого местоимения как генитива в определительной функции при существительном оказывается резкой аномалией. На то, что субъект высказывания позиционирует себя как наблюдателя за собой же, указывают и лексическое значение прилагательного забавную, и диминутив мордочку. Следовательно, и эти языковые средства, очевидно периферийные для функционально-семантического поля субъектности/объектности, способны выполнять функцию преобразования субъекта в объект.
В следующем тексте Германа Гецевича, где также есть рассогласование местоимения и глагола в лице (я здесь больше не живет), такое употребление мотивируется и алогизмом сновидения, и возможной ситуацией прослушивания сообщения на автоответчике:
мне снился сон
и в этом сне
я позвонил домой ко мне
и голос мой довольно вня
мне сообщил, что нет меня
я номер вновь набрал – и вот
мне голос тот сказал тогда:
что я здесь больше не живет…
что вы звоните не туда
я заорал в ответ: Вранье!
Я – это Я и Ё – моё
мол что за штучки
что за тон
я взял за горло телефон
я взял мой голос за грудки
но лишь короткие гудки
услышал в трубке напослед
поняв что Я здесь больше нет
Герман Гецевич. «Телефон» [677].
Преодоление лексических ограничений на образование форм лица
В современном нормативном русском языке некоторые глаголы не могут употребляться в форме 1‐го лица. Это глаголы, в семантике которых содержится указание на наблюдателя мерещиться, маячить, брезжить, зиять и т. п. (см.: Падучева 2004: 214), а также интерпретационные глаголы со значением отрицательной оценки: бубнить, бредить (‘говорить вздор’), блажить (см.: Апресян 2006: 145–160).
