Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев
Разум погружает человека в себя и сопровождает его в странствиях в глубине собственного сознания. «Полезный интеллект» может сопровождать человека лишь до границ того мира, где он властвует и где положен предел постижению самих себя для тех, кто не способен обратиться к иному, высшему проводнику. Разум-Вергилий показывает страннику области сознания, где человеческий разум поврежден этологией, затем ведет его тропой очищения и приводит в ту область, что является вершиной умопостигаемого мира и высшим счастьем обычной человеческой рефлексии. В этой точке «полезный интеллект» исчезает, ибо странник поднялся в сферу всеобщего интеллекта, где он, наконец, ведомый Беатриче, сможет узреть логику своего мышления, свою «программу». Высшее воображение исчезает в то мгновение, когда путешественник оказывается перед «вечным истоком» – истоком своего разума, который даже неверующим человеком может быть назван Создателем. К этому истоку странника подводит старец – «слуга источника», – и путешественник наконец обретает высшее знание о себе самом.
Все сказанное сейчас – ни в какой мере не реконструкция Дантовой философской терминологии, но попытка наглядного описания внутреннего путешествия, для чего я прибег к использованию элементов средневековой космогонии. Главное – выделить несколько принципиальных уровней путешествия: уровень первый – растительно-этологический мир, для прохождения этого уровня проводник не требуется; второй уровень – «обыкновенный» разум, выводящий человека от этологической ступени к рубежу осознания «суперструктуры» своего сознания; третий уровень – высшее воображение, оживляющее «полезный интеллект» и поднимающее его на уровень всеобщего, «программирующего» интеллекта; и последний уровень – исток разума, в который невозможно проникнуть, но можно лишь узреть его существование.
Теперь попробуем представить эту систему в движении, помня, что смысл путешествия – обретение знания ради спасения. Умозрительность исчезает, и мы вновь оказываемся в театре, но теперь смысл представления должен стать для нас предельно ясным. Перед человеком – неразрешимая проблема: выжить в мире, из которого он оказался изгнан, лишен всех прав и человеческой опоры. Не найдя внешней опоры, он ищет поддержки внутри себя – иначе говоря, ему необходимо перестроить сознание так, чтобы в безвыходной ситуации все же найти выход. И вот человек воображает сцену, экран, на котором его воображение выводит фигурки-символы. Человек напрямую не может обратиться к себе самому, для этого ему нужен посредник – фигурка путешественника. Эта фигурка, будучи помещенной на экран, подает сигнал о помощи. Сигнал попадает в другие части сознания, и тогда на него откликается фигурка Беатриче-заступницы. Фигурка эта отдает команду «мастеру»-проводнику, и он тут же отображается на экране возле путешественника. «Мастер»-проводник выполняет свою естественную функцию, «спасая» путешественника, и передвигает его фигурку, погружая в недра «программы» нашего разума. Дальнейшие действия ясны – фигурка погружается все глубже, встречается со своей заступницей и с ее помощью видоизменяет «программу». Как только миссия фигурок выполнена, воображаемый экран исчезает, оставляя человека один на один с самим собой, но его сознание уже изменилось. Теперь человек в состоянии найти спасительный выход в той «середине жизни, которая – в смерти».
Итак, представление окончено. Театр судьбы Данте Алигьери медленно, со скрипом опускает свой пестрый, как все флорентийские знамена, занавес. Но охота за мыслительным опытом на этом не окончена – теперь нам предстоит осознать человеческую судьбу Данте, найти в ней то, что приведет нас к истокам гениальности флорентийца. Условность мнемонического театра должна отступить перед прямотой земной судьбы его создателя.
Часть третья
Жизнь и текст
Истинное Бытие – рай.
Иллюзорность подобна аду.
Мы с тобой между ними —
Словно перешеек.
Махмуд Шабустари
Глава VIII
Vita Nuova: рождение «внутреннего театра»
Наивен тот, для кого знание возникает в пустоте, нисходя в условный, безвольный, мертвый сосуд формы, именуемой человеческим интеллектом. Наше мышление обладает волей, связующей его тысячами корней, мириадами нитей со скрытыми и явными этологическими императивами, эмоциональными побуждениями, жизненными случайностями. Эта воля, которую скорее следует назвать волей жизни, волей окружающего нас мира, неизбежно деформирует интеллектуальный, «эйдосный» мир человека, изменяет траекторию мыслей, нарушает их естественное (и одновременно – идеальное) взаимоположение, и то, что могло нам показаться замкнутым в себе самом, оказывается легко подверженным внешним, «случайным» воздействиям. Пути мыслительного опыта человека субъективны, и эта субъективность вовсе не свидетельствует о слабости и нестойкости нашей познавательной способности – просто Судьба подчас заявляет свои права на плоды мыслительных усилий, без стеснения внося корректуру в воображаемую рукопись опыта, чтобы украсить ее чертежами своей причудливой геометрии.
Иными словами, жизнь человека – важнейший источник для понимания и наследования его жизненного опыта. Знание и Судьба связаны самым тесным и естественным образом, и разрубить этот магический узел – значит разрушить мост, соединяющий холодную, омертвелую от старости мысль с миром человеческого понимания, в природном тепле которого эта мысль была некогда порождена. Историк философии, полностью погруженный в текст и забывший о породившем его человеке, подобен шаману, своими неловкими движениями пытающемуся оживить человека, чья плоть давно разложилась. Биограф же, ежедневно совершающий пятикратную молитву перед грудой метрических книг, нотариальных актов и городских хроник, подобен злосчастному охотнику, разводящему огонь для приготовления дичи, что им никогда не будет поймана. И то, и другое бессмысленно само по себе, однако в союзе, в совместном движении рефлексия знания и породившей его человеческой судьбы могут возродить умершее, поместив хитроумного наблюдателя в ту точку имагинативного пространства, где он уже не сможет отличить свой личный опыт от оживленного им опыта давно угасших людей.
Угаснувший человек оживляет тьму свечой своего мыслительного опыта, он зажигает свечу своего знания для живущих. Однако физическая смерть не означает, что угас огонь человеческой судьбы – он по-прежнему теплится в тексте и готов вспыхнуть к жизни. Говоря о судьбе, я далек от мысли представить ее в виде учебного анатомического скелета, составленного из обглоданных костей биографических или исторических фактов. Судьба – это рефлексия человеком своего положения в мире относительно заданной им же «оси координат» – социальных, личностных, ментальных, наконец, даже воображаемых, незримых ни для современников, ни для потомков. Исторические хроники и юридические документы немного могут дать нам для реконструкции такой
