Искусство и наука - Рескин Джон
190. «И трахинский царь, сын Утренней Звезды, женился на Алкионе. И погибли они оба от своей гордости, так как король называл свою жену Герой, а она его Зевсом. Зевс же превратил их в птиц, его в алкиона, а ее в морскую чайку». (Аполлодор Афинский. Библиотека.)
«Когда же трахинский царь, сын Фосфора или Люцифера, погиб при кораблекрушении, и жена его Алкиона, дочь Эола, из любви к нему бросилась в море, то оба они по воле богов превращены были в птиц, называемых алкионами. Летом эти птицы вьют гнезда, кладут яйца и выводят птенцов на море, и море бывает спокойно в это время, которое моряки называют алкионией». (Гай Юлий Гигин. Мифы.)
191. «И имел трахинский царь, сын Люцифера, жену Алкиону. Он захотел посоветоваться с оракулом Аполлона о состоянии своего царства и, несмотря на запрещение жены, отправился к нему, но погиб при кораблекрушении. Когда же тело его принесли к жене, она сама бросилась в море. Впоследствии по воле Остиса и Люцифера оба они были превращены в морских птиц, называющихся алкионами. И вам следует знать, что Алкиона есть название жены, и что слово это женского рода, но название птицы алкион относится и к самке, и к самцу, и во множественном алкионы. И птицы эти среди зимы вьют гнезда на море, и тишина в эти дни так невозмутима, что лишь с трудом замечается какое бы то ни было движение на море. Поэтому и дни эти названы Алкионией». – (Мавр Сервий Гонорат. Комментарии к «Георгикам» Вергилия.)
192. Спаривание птиц, как я уже сказал, происходит большею частью весной и ранним летом, но исключение из этого составляют алкионы. Алкион выводит птенцов приблизительно ко времени поворота зимы, и если эти дни тихи, то называются алкионовыми (ἀλκυόνειοι); семь их до поворота и семь после, как выразил это Симонид в следующих стихах (ἐποίησεν[82]):
«Когда в зимний месяц Зевс дарует мудрость тишины четырнадцати дням, тогда жители берега зовут это часом сокрытия ветра, священной кормилицей пятнистого алкиона».
«В первые семь дней алкион, говорят, кладет яйца, а в позднейшие семь выводит птенцов и кормит их. Действительно, здесь в греческих морях алкионовы дни не всегда совпадают с солнцестоянием, но в сицилийском море почти всегда. Чайки aethuia и laros[83] выводят птенцов (по две или по три штуки) среди скал на берегу моря; laros летом, а aethuia ранней весной, тотчас же по повороте солнца, и высиживают их, как и остальные птицы. И ни одна из этих птиц не лежит зимой неподвижно в ямах, но алкион из всех птиц виден всего реже, так как он едва появляется за исключением времени заката и поворота Плеяд, и то показывается всего один раз и исчезает; случайно он иногда облетает вокруг корабля, стоящего на якоре, и мгновенно улетает». (Аристотель. История животных.)
193. «Теперь мы охотно готовы превозносить пчелу и считать ее мудрым созданием, готовы одобрять законы, по которым она собирает желтый мед, так как мы обожаем приятность щекотания нёба, производимого его сладостью: но мы не обращаем никакого внимания на мудрость и искусство других созданий при выводе ими птенцов, например, алкиона, которая, собираясь нести яйца, устраивает гнездо, набирая иглы морской нокотницы (акулы); переплетая их внутри и снаружи и соединяя вместе по концам, она заканчивает свое гнездо; все оно кругом и в длину как бы сплетено по плану, соответственно неводу рыбака; и затем она помещает его там, где волны ударяются о него, пока грубая его поверхность не окажется вся сплошь заделанной; и оно становится так твердо, что удар железа или камня нелегко может разбить его; но, что еще удивительнее, так это то, что отверстие гнезда вполне сделано по росту и размеру алкиона, так что никакая птица больше и никакая меньше алкиона не может сесть на него, и потому говорят, что «ни само море и ни малейшая капля его не попадет в гнездо». (Плутарх. О любви к потомству.)
Я оставил под конец диалог Лукиана «Алкиона», чтоб показать вам, как тон христианской мысли и сказание о хождении Христа по воде начали проскальзывать в языческую литературу.
Сократ – Хэрефон
194. Хэрефон. Что это за плач, Сократ, долетающий до нас со взморья? Какой он приятный! Чей голос может это быть? Существа, живущие на море, все немы.
Сократ. И однако же это морское существо, Хэрефон, это птица, называемая Алкион, относительно которой существует древнее сказание, что она была дочерью Эола и, оплакивая в юности потерянного мужа, получила по воле богов крылья, а теперь летает над морем, ища того, кого не могла найти всюду на земле.
Хэрефон. И неужели это действительно крики Алкиона? Я никогда их не слыхал; они действительно очень жалобны. Велика ли эта птица, Сократ?
Сократ. Не велика; но она приобрела большой почет у богов за свою нежность; и пока она вьет свое гнездо, весь мир наслаждается теми счастливыми днями, которые называются в честь ее, так как отличаются от остальных своей тишиной, хотя и бывают в период бурь; и вот теперь один из таких дней, лучше которого едва ли мы видели. Смотри, как ясно небо и как спокойно это море, гладкое, словно зеркало!
Хэрефон. Ты прав, и вчера был точно такой же день. Но скажи мне, Сократ, именем богов, как можно верить древним сказаниям о том, чтобы птицы обращались когда-нибудь в женщин, или женщины в птиц; ведь едва ли есть что-нибудь более невероятное?
195. Сократ. О, дорогой Хэрефон, мы по всем вероятиям очень жалкие и слепые судьи того, что может быть возможным и что нет; так как мы обо всем судим, сравнивая с человеческой силой силу неведомую нам, невидимую и недоступную нашему воображению; поэтому многие легкие и легкодостижимые вещи кажутся нам трудными и недоступными; и мы думаем так о них частью по неопытности, частью по детскому безумию нашего рассудка. Ведь в самом деле каждый человек, даже пожилой, может считаться за ребенка; так как наша жизнь, по сравнению с вечностью, ничтожна. И мы, добрый друг, ничего не зная о власти богов или о силах природы, можем ли сказать, насколько возможна или невозможна та или другая вещь? Ты видел, Хэрефон, какая буря была третьего дня; невольно содрогаешься даже при одном воспоминании о ней; молния, гром и внезапные порывы ветра были так ужасны, что можно было подумать, будто гибнет вся земля; а между тем быстро настала та дивная тишина, которая царит даже и теперь. И как ты думаешь, какое дело выше и труднее: превратить ли мучительный ураган в такую тишь и воцарить во вселенной мир или придать форме женщины форму птицы? Ведь в действительной жизни мы видим, как очень маленькие дети, умеющие месить глину, делают тоже нечто подобное; часто из одного и того же куска они выделывают одну форму за другой, самого разнообразного вида, и бесспорно, для духовных сил природы, которые неизмеримо выше и могущественнее нас, все подобные вещи не представляют никакой трудности. Или, насколько, думаешь ты, небеса выше и могущественнее тебя – можешь ли ты это сказать?
Хэрефон. Кто из людей, Сократ, может решить или дать ответ на такие вопросы?
196. Сократ. Мало того; разве мы не видим, при сравнении людей, удивительную разницу в их дарованиях и немощах; возьми, например, человека в полном мужестве его сил – разве его могущество не представляет настоящего чуда сравнительно с силами пяти– или десятидневного ребенка; и если мы видим, что один человек так превосходит другого, то что можем мы сказать относительно того, какою должна представляться сила всего неба сравнительно с нашей в глазах того, кто может охватить их мыслью своею и сравнивать? Точно так же для тебя, для меня и для многих подобных нам невозможны разные вещи, которые легки для других: например, петь, не зная музыки, или читать и писать, не зная грамоты, более невозможно, чем превращать женщин в птиц или птиц в женщин. Ведь природа как бы игрою случая и грубой притчей из изменяемого материала создает форму безногого и бескрылого существа, затем ставит его на ноги или придает ему крылья, и, заставляя его блистать ярким разнообразием различных цветов, порождает, наконец, хотя бы мудрую пчелу, дающую божественный мед; или из безгласного и бездушного яйца выводит множество разных видов летающих, ходящих и плавающих существ, применяя к тому же (как гласит древнее сказание) священное искусство великого Эфира[84]. И мы, существа смертные и ничтожные, не способные ясно видеть ни великого ни малого, в большинстве случаев даже бессильные помочь себе в наших бедствиях, – что можем мы сказать о силах бессмертных богов, хоть бы относительно алкиона или соловья? Но смысл этого сказания, как оно передано отцами и нами передается детям, таков: о, ты птица, поющая о горе, я передам о твоих песнях и буду сам часто воспевать твою религиозную и человеческую любовь и ту славу, которую ты за нее снискала от богов. Не будешь ли и ты, Хэрефон, поступать так же?
