Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Встречались мы и в Ленинграде, когда он работал над диссертацией по А. Блоку. Запомнилась мне одна встреча с Сергеем в и. Ракитное. Была осень. Жена лежала в больнице, а мы с младшей дочерью занимались ремонтом отопления. В квартире строительный мусор, снятые батареи, в наружной стене дыра для ввода отопительной грубы.
Вдруг раздается телефон, и в трубке такой знакомый баритон Сергея: «Пьер, выезжаю из Белгорода, как тебя можно найти?».
Время уже к вечеру. Стал я готовить ужин, а дочь попросил проиграть на фортепьяно «Утро туманное». На ее недоуменный вопрос «А зачем?» ответил, что дядя обязательно скажет: «Пьер, давай споем «Утро туманное».
Стемнело. Дочь ушла встречать Сергея. Часа через полтора распахивается дверь, и появляется улыбающийся, бородатый Сергей со словами: «Ну, как жизнь, батенька?». И пошли разговоры, воспоминания. А затем – «Ну что, споем «Утро туманное»?». И мы пели, и не только этот романс.
Последние 10 лет мы с Сергеем не встречались. И вдруг не знаю почему, но мне так сильно захотелось хотя бы услышать его. В это время на сессию в духовную академию в г. Киев собрался ехать местный священник, и я попросил его отыскать Сергея. По приезде он сказал, что легко нашел Сергея, и дал мне номер его домашнего телефона. Так я снова услышал его знакомый голос. После этого я стал готовить аудиокассету с записью романсов в собственном исполнении, но теперь это все оказалось невостребованным.
И вот иду ранним утром полевой дорогой. Ложбины покрыты густым молочным туманом, в лесопосадках деревья одеваются золотом, и я все время твержу про себя: «Утро туманное, утро седое». Как замечательно вспоминать приятные часы общения и как горько осознавать, что теперь уже мы никогда не встретимся, никогда вместе не споем.
«Отрок, чистый сердцем» – Парсифаль
В. А. Годзяцкий
Вагнеровский «Парсифаль» соединил нас с Сергеем Бураго в 60-х годах. Это было время пробуждения активной общественной жизни в нашей стране. Мощный поток информации освежил культуру, политику, жизнь. Во многих городах начали образовываться кружки молодёжи, в которых обсуждались свежие политические события, новое в искусстве. Общественная жизнь понемногу начинала освобождаться от политического пресса. У всех на устах – Солженицын, Булгаков, Пастернак, Высоцкий, а также Кафка, Аполлинер, Дали, Пикассо, Феллини, Антониони. В Винницком музыкальном училище, куда я получил назначение на должность преподавателя по окончании консерватории, мною был организован клуб творческой молодёжи под названием КИС (клуб имени Стравинского), члены которого слушали в записи произведения современной западной музыки, находившейся тогда под запретом. В Виннице, в 1963 году я и познакомился с Сергеем Бураго, в то время – студентом пединститута.
…В один прекрасный день передо мной предстал стройный черноволосый юноша с широкой улыбкой и ярким румянцем во всю щеку. «Вот типичный чеховский студент», – подумал я. Сергея мне представили знакомые студентки музучилища – сестры Гавриловы, старшей из которых я был в то время сильно увлечён. Как выяснилось, Сергей был также без ума от Гавриловой, но, к счастью, – от младшей. Это обстоятельство мгновенно сблизило нас, и у Сергея родился план: одарить наших дам цветами. В один из весенних дней в наступающих сумерках мы перелезли через забор и очутились в саду одного из частных домов на окраине Винницы. Наломав огромные букеты роз, мы преподнесли их нашим избранницам.
Расставшись с нашими милыми приятельницами, мы затем направились в центр города на так называемую «стометровку», которая находилась на середине центральной улицы – традиционное место прогулок, встреч и проказ молодых винничан. Вот там мы и встретили Наума Ненайдоха – студента музучилища, скрипача. Нюма был не только музыкантом, но и даровитым поэтом, от эпиграмм которого стонала администрация и парторганизация училища. В Виннице он был всеобщим любимцем: кто лучше него импровизировал джаз, пел старинные романсы; кто мог, как он, изобразить Ленина или же прочитать монолог Гамлета в самых различных вариантах: от лица старого еврея, пьяного бомжа и т. д.? В этот раз между Сергеем и Нюмой разгорелся жаркий философский диспут, после окончания которого мы долго гуляли с Сергеем и никак не могли расстаться, поочерёдно провожая друг друга домой, многократно переходя через мост, пересекающий Южный Буг. Мы делились своими жизненными планами, мечтами, переходя от философии к музыке, а от неё – к поэзии. Сергей прочитал мне стихотворение, посвященное Гавриловой-младшей, я восхитился им, призывая его всю свою жизнь посвятить поэзии, на что он ответил, что уже избрал для себя поприще литературоведения. В ответ на мой скептицизм по этому вопросу, друг заметил, что научная работа может быть настоящим творчеством, если отнестись к этому делу по-настоящему серьёзно.
Затем я уехал в Киев, а через несколько лет и Сергей объявился в этом городе и каким-то чудом нашёл меня на даче. Оказалось, что он направлялся в Ковель для сопровождения группы школьников, возвращавшихся с экскурсии, и предложил мне присоединиться к этому путешествию. Я с радостью согласился. Ветер странствий увлёк нас, и когда выяснилось, что Сергей опоздал, и детей уже отправили с другим педагогом, мы решили совершить турне по Западной Украине. Переезжая на автобусах из города в город, из посёлка в посёлок, мы очутились в живописнейшем уголке этого края, на берегу озера Свитязь, воспетого Мицкевичем. Мы часами плавали на лодке по этому огромному озеру, не опасаясь громко рассказывать друг другу политические анекдоты, – их Сергей знал множество. В дешёвых столовках, где мы питались, нас принимали за иностранцев, поскольку мы пытались говорить исключительно по-английски. Вскоре к английскому присоединился эстонский. Бродя ночью по львовскому вокзалу, мы познакомились с тремя юными эстонками, совершавшими путешествие по этим местам. Утром мы с нашими новыми знакомыми отправились осматривать Львов, а вечером, как верные рыцари, навьючив на себя рюкзаки наших спутниц, двинулись за город. По пути мы все вместе насвистывали популярные марши из «Аиды» и «Фауста». Затем – часы напролёт у туристского костра мы слушали эстонские песни, которыми услаждали слух наши спутницы. Они регулярно пели в студенческом хоре, поэтому знали их множество, а вот мы с Сергеем в ответ на их просьбу спеть украинские песни, смогли исполнить, изобразив весьма нестройное двухголосие, разве что «Реве та стогне Дншр широкий». Подобные встречи меня не раз убеждали в умении Сергея легко сходиться с людьми.
И
