История античной литературы - Наталия Александровна Чистякова
Всякому делу опасность присуща, никто не предвидит,
Дело едва лишь начав, как оно после пойдет.
Для того же, чтобы избегнуть несчастий и непорядка в жизни, человеку следует соблюдать меру, так как чрезмерность и пресыщение порождают заносчивость и надменность («гибрис»), за которыми следует преступление и катастрофа.
Солон не был бы сыном своего времени, если бы усомнился в беспредельном могуществе богов. Но, призывая людей к активной деятельности, к соблюдению порядка и меры, он на них самих возлагает ответственность за совершенные ими деяния. В этом требовании разумных и соразмеренных человеческих действий в соответствии со справедливостью — основное жизненное кредо поэта. Все эти представления, впервые четко и последовательно изложенные у Солона, в дальнейшем будут развиты в аттической трагедии.
Ошибочно было бы считать Солона, законодателя и поэта, бесстрастным моралистом или проповедником аскетизма. Вся его поэзия проникнута безграничной любовью к жизни и стремлением воспринимать ее во всем многообразии. Так, на склоне лет он радуется тому, что «в старости с каждым я днем многому снова учусь». Но возраст не препятствует наслаждаться радостями жизни: «Любы мне и теперь Афродита, Дионис и Музы, все те, кто людям несут радость — источник утех».
Имя Солона стало у греков нарицательным именем идеального эллина, гражданина и человека, носителя ясного жизнеутверждающего мировоззрения. В VI в. Солон сделался одним из героев народного сказания о семи мудрецах.
В элегической поэзии архаического периода, предназначенной для исполнения в местах общественных собраний, включая совместные пиры, несколько особняком стоит небольшой сборник стихотворений разнообразного содержания. Ядром этого сборника из 1400 с лишним стихов являются стихотворения Феогнида из города Мегар, обращенные к его младшему другу Кирну. Поэт наставляет Кирна в правилах поведения и житейской мудрости, включая в свои рассуждения афористические застольные изречения, чьи-то чужие стихи; впоследствии ко всему этому были добавлены более поздние стихотворения подобного типа, так что в дошедшем до нас сборнике невозможно с полной гарантией выделить подлинные стихотворения Феогнида. Тем не менее личность самого поэта достаточно ярка. Феогнид — потомственный мегарский аристократ, изгнанный в результате победы демократической партии. Эти политические противники — основной объект ненависти поэта, утверждающего, что нравственность каждого человека определяется всегда его происхождением. Поэтому для него «добрыми» и «порядочными» могут быть только аристократы («благородные»), все же остальные оказываются «подлыми» и «дурными», так как они — «низкорожденные». Поэзию Феогнид считает лучшим средством для увековечения своей ненависти и передачи ее в наследство грядущим поколениям.
Песня людская бессмертна. И есть, и была, и пребудет
Песня у людей, пока Феб всходит над черной землей.
(Пер. А. Пиотровского)
Для Феогнида и его окружения все, не являющиеся аристократами по рождению, заслуживают презрения:
Твердой ногой наступи на грудь суемыслящей черни,
Бей ее острым бодцом, шею пригни под ярмо.
(Пер. А. Пиотровского)
«Аристократический» характер феогнидовского сборника определяет его пессимизм, его особую, доселе непривычную настроенность. В нем постоянны жалобы на бедность и невзгоды, а переживания и ситуации типичны для людей, которые выкинуты за порог жизни и связаны одной социальной судьбой. Отсюда ноты беспредельного отчаяния, вплоть до мыслей о том что
Лучшая доля для смертных — на свет никогда не родиться
И никогда не видать яркого солнца лучей.
(Пер. В. Вересаева)
Во всех этих жалобах и стонах нет следов созидательных идей или планов реальных общественных преобразований. Междоусобица представляется нормой, а отношения людей, по мнению Феогнида, основываются на трезвой осторожности и взаимном недоверии.
ЭПИГРАММА
У многих древних народов существовали и были широко распространены различные надписи, в первую очередь дарственные и надгробные. Однако лишь в Древней Греции они оказались источниками той особой и неповторимой поэзии, ровесницы или младшей современницы гомеровского эпоса, которая пережила гибель античного мира и сделалась родоначальницей всей эпиграмматической поэзии нового времени.
Греки называли эпиграммами (т. е. надписями) любые тексты на посвятительных дарах или на могильных стелах, но впоследствии этот термин использовался лишь для стихотворных надписей, подразделявшихся в соответствии с их содержанием на эпитафии (надгробные надписи) и посвятительные эпиграммы.
В эпиграммах наиболее четко представлена та глубокая взаимосвязь ремесла и искусства, которая характерна для всей греческой культуры. Неизвестно, когда, где и каким образом безымянный мастер, высекавший или вырезавший заказчикам бесхитростные прозаические надписи, оживил их подлинным чувством, переложил стихами и был первым поэтом эпиграмм.
Древнейшие из дошедших до нас эпиграмм — первые записи раннего греческого письма VIII в. до н. э. Наиболее древняя из них представляет собой гекзаметрическую строку, которая вместе с геометрическим орнаментом опоясывает кувшин для вина, вылепленный в 20-х гг. VIII в. Надпись сообщает, что сосуд преподнесен отличившемуся на состязаниях танцору: «Тот, который из всех плясунов отменно резвится».
Вторая, по времени близкая к первой, надпись на кубке, найденном на о. Искии в Неаполитанском заливе, открывается владельческой записью: «Я — кубок Нестора». За ней следуют два гекзаметра:
Каждый, кто пить соберется из кубка этого мужа,
Пленником станет прекрасноувенчанной, о Афродита!
В обоих случаях очевидна близость к гомеровскому эпосу, свидетельствующая о том, что эпическая поэтическая традиция была в конце VIII в. до н. э. универсальной независимо от содержания стихов.
Возможно, уже в VII в. на материк из Ионии проникли первые эпиграммы в элегических дистихах, ставшие особенно популярными в Аттике. Эпитафии этого времени близки к тренодическим элегиям, а посвящения
