Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин
Ответили ей только из Ленинградского университета, но на экзамены она не приехала. Однако А. С. Долинин, которому из деканата передали присланные Е. И. Нестеровой рефераты, написал в Ижевск, и между ними возникла переписка, которая дает нам портрет этой поклонницы Ф. М. Достоевского. Профессор рекомендовал ей литературу, причем более широко, чем только изучение Ф. М. Достоевского, а со временем делился и личными переживаниями, особенно в связи с тяжелой ситуацией второй половины 1940‑х годов на филологическом факультете ЛГУ, рассказывал о друзьях, в том числе о душевных и физических тяготах Б. М. Эйхенбаума… Приведем выдержки из сохранившихся писем Е. И. Нестеровой, начиная с самого первого, недатированного.
Уважаемый проф. Долинин!
Вы, наверное, немного знакомы с моей фамилией. В желании быть допущенной к аспирантским испытаниям я послала в отдел аспирантуры вашего университета две свои работы о Достоевском. Для оценки они были переданы Вам. Это была большая приятная неожиданность, так как для меня Вы – тот авторитет, который мог бы разрешить сложную путаницу вокруг имени Достоевского. Я Вас знаю, главным образом, по статье «Достоевский среди петрашевцев» <1936 года>. Честность, независимость суждений резко выделяет эту статью из всего написанного по поводу Достоевского. Я очень хотела работать под Вашим руководством. Но я не приехала на испытания. Основная причина этому была неуверенность в себе, неуверенность в том, что в избранном мною направлении есть подлинная истина. Я хотела учиться, чтобы работать над Достоевским и чтобы добиться нового освещения его творчества. Извините мне эти слова. Они, наверное, звучат наивно и самонадеянно. Но я именно этого хотела.
Думать и писать о Достоевском меня заставляет чувство боли и обиды за него. При настоящем положении вещей Достоевский у нас загнан в угол и плотно задвинут ширмами. В школах от него отделываются замечаниями в скобках – и наша интеллигенция имеет смутное представление о Достоевском. И это делается тогда, когда никто не смеет отрицать, что Достоевский – гений, что Достоевский – титан человеческой мысли.
Почти от всего, что написано в современной критике по поводу Достоевского, веет безнадежной путаницей и явно предвзятой целью свести на нет ценность его творчества[261].
В письме от 6 октября 1946 года Е. Нестерова пишет:
Аркадий Семенович, должна Вам сказать, что я в общем все-таки глубоко разочарована литературой о Достоевском. Правда, я еще не познакомилась как следует с нею, но уже ясно, что главного нет. Нет того, чего ждут все, вся более или менее культурная часть нашего народа – обстоятельной книги о Достоевском, о его жизни и творчестве. Книга Л. Гроссмана <«Жизнь и труды Достоевского»> имеет громкое название, а кого она может удовлетворить? Она может оказаться нужной только для научных работников как справочник. Да и лучше, что Л. Гроссман занялся только цифрами. Страшно довериться человеку, который создал такую отвратительную книгу, как «Рулетенбург». О жизни Достоевского до сих пор можно узнать только из писем да книги Нечаевой «В семье и усадьбе Достоевских». Но разве это достаточно? А что есть о творчестве Достоевского? – Всё любительские статьи, разработка частных вопросов, примечания, комментарии.
Аркадий Семенович, мне непонятны Ваши слова: «О Достоевском колоссальная литература. О нем все сказано». Я не понимаю этих слов, потому что ясно вижу и чувствую, как все бродят в потемках около Достоевского или боязливо обходят его. Где та книга, где был бы дан полный, стройный и критический обзор жизни и творчества Достоевского, подводящий итог всей «многочисленной» о нем литературе?[262]
С искренней радостью встречала она изменения настроений к писателю:
Но есть и хорошие новости. В «Огоньке», № 46–47, в связи с юбилеем Достоевского, напечатана статья В. Александрова. Она произвела на меня поистине отрадное впечатление. Ведь здесь впервые совершенно официально снимается с Достоевского обвинение в том, что он сочувствовал шигалевщине, в том, что он выдвигал – как положительную – идею о сверхчеловеке, то есть проповедовал ницшеанскую философию. Как громом поразили меня следующие слова: «Среди философских тем Достоевского нельзя, разумеется, не упомянуть о критике тех взглядов, которые впоследствии стали известны, как ницшеанские»[263].
Изображение Е. И. Нестеровой бытовых подробностей в письмах создает картину трудной жизни в Ижевске, да и сами письма она пишет на вырванных листах из школьных тетрадей и даже на бухгалтерских табелях.
Скажу немного о себе. Жить, Аркадий Семенович, очень трудно, в материальном отношении. Крутимся, как белки в колесе, а толку мало. В городе неспокойно. Появились какие-то бандиты. (Впрочем, они у нас всегда были.) Раздевают, убивают[264]. Я возвращаюсь домой с работы поздно и каждый раз не уверена, что дойду цела. В такой обстановке бегать по городу с лекциями особенно жутко[265].
Понимая, что партбилет бы сильно упростил путь Е. И. Нестеровой в аспирантуру, А. С. Долинин задал ей соответствующий вопрос.
Аркадий Семенович, Вы меня спрашивали о моей партийности. Нет, не партийная. Я с точки зрения партийности не выдерживаю никакой критики, не почему-либо, а просто стиль, характер не такой. И если это – условие, то двери аспирантуры для меня закрыты навсегда. Но я все равно когда-нибудь приеду в Ленинград, как только жизнь будет немного попроще[266].
Она умолчала, что не была даже членом ВЛКСМ.
Не сумев превозмочь материальных и моральных трудностей, Е. И. Нестерова решила поступить в аспирантуру ближе к Ижевску; в сентябре 1947 года она держала экзамены в аспирантуру Казанского пединститута, но ее совершенно беззастенчиво заваливал на экзамене по русской литературе доцент И. А. Рахлин, выпускник Ленинградского университета и специалист по творчеству М. Горького (подробно этот экзамен описан в письме от 6 ноября 1947 года)[267].
Когда вышла в свет книга А. С. Долинина «В творческой лаборатории Достоевского: (История создания романа „Подросток“)», один из экземпляров он отправил в Ижевск с теплой дарительной надписью.
Дорогой Аркадий Семенович!
Вчера, 27 ноября <1947>, получила Вашу книгу, самый дорогой и желанный для меня подарок. О нем я немножко мечтала, когда прочла о выходе в свет Вашей книги, – и вот видите… Спасибо, дорогой Аркадий Семенович!
Однако, почти тут же мою радость смутила мучительная мысль: Вы послали книгу 3 ноября, стало быть, еще до моего письма, когда еще не знали об этой истории с Казанью; на письмо же Вы мне не ответили, и, кто знает, может быть, сейчас Вы уже не написали бы этих бесконечно дорогих для меня слов. И вот мне стало так больно и обидно, что я расплакалась над Вашей книгой[268].
Настоящие огорчения пришли с началом кампании 1947 года.
Дорогой, бесконечно дорогой Аркадий Семенович! Я, конечно, о статье Заславского. Просто замечательно, какое нахальство, грубость и безответственность. Как не стыдно было Заславскому подписываться под этим легкомысленным, необоснованным, пристрастным злоречием. Все перевернул вверх дном и, в конце концов, сам остался на пустом месте. Что же это они нас, читателей, принимают за болванов, что ли, которые не могут отличить черное от белого. Я, конечно, напишу в редакцию газеты «Культура и жизнь», но сейчас я слишком взволнована, слишком горячусь, а письмо надо обдумать.
Дорогой Аркадий Семенович, вот что я и имела в виду, когда просила Вас беречь себя. Боюсь, что мои слова оказались беспомощными. В самом деле, кого не выведет эта дурацкая болтовня из последнего терпения. Даже я и то чуть совсем не расхворалась от возмущения, горечи и обиды. Но существенно повредить Вам эта статья не может. Заславский прыгает
