Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску - Адамович Георгий Викторович
Для меня литература, и в частности поэзия, — самое важное, что есть в жизни. Оттого я не могу примириться с превознесением Ремизова и всей его бесстыдно-слащавой и фальшивой подделки под поэзию. Вы защищаете в «Оп<ытах>» поэзию от прозы, от <нрзб.>тельного Алданова, — и это хорошо. Но Вы ее предаете слева, и это гораздо более «плохо», чем то «хорошо». Ремизов — знамя, символ фальши, а Вы не замечаете своего же собственного ужасного признания, соглашаясь со мной, что он «мошенник»: «Да, но наш мошенник»[342] (и еще Вы подчеркнули «наш»!). Ведь то-то и ужасно, что наш!! К другим мошенникам я равнодушен, мне до них нет дела. А от этого у меня сводит скулы и тошнит. Когда-то из вежливости я написал, что «не понимаю Р<емизова> и ищу ключа к нему»[343], а дурак Ульянов этому поверил. Что можно в Р<емизове> не понимать? Все ясно. Ну, долго писать не стоит. Но, скажите, зачем я буду что— то сочинять о «невозможности поэзии» — т. е. о недостижимости правды и о ее неотделимости от поэзии — в журнале, где все участвующие с удовольствием барахтаются во лжи и приглашают к этому читателей? Поверьте, я себе не придаю значения. Но я что-то делаю в литературе и хочу делать это «что-то» по-своему и с теми людьми, которые в основном со мной согласны. Кстати, мне очень жаль, что Вы на этот раз не посоветовались с Варшавским, с которым, кажется, совещались прежде. У него на все это есть и слух, и чутье[344].
Ваш Г. Адамович
62
29/ XI-<19>57 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Я давно уж собирался Вам писать, а вчера получил письмо Ваше. Спасибо. Я перед Вами виноват, и это чувствую. «В сердцах», после визита к Иванову, я Вам написал что-то несуразное о чествовании Ремизова. Но тогда я действительно был сердит, а теперь об этом и говорить не стоит.
«Опыты» я получил, но успел их только перелистать. Прочел только Варшавского, а Вас еще нет — простите![345] Конечно, что же скрывать, страницы поздравительные доставили мне большое удовольствие! Вейдле в особенности. Стоило прочесть на своем веку всех Джойсов и Клоделей, чтобы провозгласить эту «славу», будто бравый вахмистр с чаркой в руке на полковом празднике![346] Варшавский стал изысканнее, как-то «литературнее», чем был, чуть-чуть манернее. Я очень люблю его писания, но едва ли он (на этот раз) вызовет отклик и интерес. Его тема — недоумение — не дает ему покоя, но если бы он нашел в себе силы ее забыть, было бы лучше, т. е. был бы большой писатель, который пока остается только в зародыше. Все-таки очень хорошо, что «Опыты» его печатают и поддерживают. Он из тех людей, которых надо хвалить и не бранить — иначе он завянет. Есть и другой род людей, наоборот.
Да, случайно увидел фразу Маркова — о себе, будто «у Иванова есть все, чего Ад<амович> требует»[347]. Ну, оставляю это на его совести, но с уверением, что — не все, далеко. Нет поэта, который был бы мне более чужд сейчас, чем Ив<анов>, хотя он действительно хороший и подлинный поэт. Кстати, по его просьбе я должен сочинить о нем статью (но это между нами, и не бойтесь, не для Вас!)[348].
А для «Опытов» — остаюсь при желании и мысли сочинить статейку о поэзии, последнюю в своей жизни и для меня окончательную. В мыслях она у меня кончается обращением к Боратынскому, а выйдет ли это на бумаге — еще не знаю. Но Боратынский, в смысле «последнего собеседника», именно последний русский поэт, т. е. дальше пойти некуда и не к кому[349].
Отчего Вы в Канзасе, а не в Кэмбридже? Навсегда, или это — гастроли? О Пушкине и Толстом разговор был бы долгий. Только вот что: П<ушкина> с Ремизовым помирить еще можно бы, а с Толстым — никак: или — или. Кстати, бедный Ремизов, по слухам, совсем плох.
Ваш Г.Адамович
Когда — приблизительно — готовятся следующие «Опыты», если они вообще продолжаются? Я 10-го декабря еду на месяц в Париж, адрес обычный. Г.А.
63
24/I-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Все собирался отвечать Вам на предыдущие два письма, а сегодня получил новое — от 17 января.
Я не писал Вам отчасти из-за немощей и болезней: азиатский, сверх-азиатский грипп, от которого и сейчас не вполне отделался. Все мои парижские каникулы прошли в аспиринах и настойках.
О существовании «Опытов» я — вопреки Вашему предположению! — помню твердо. Статью о поэзии пришлю непременно, в феврале, не позже. Сейчас у меня много мелких здешних дел и работы, отчасти и литературной. Должен написать статью (маленькую) о Г. Иванове для «Нов<ого> Журнала», по настойчивому желанию автора и его жены (это — между нами, конечно). Обещал я им это еще летом, а теперь пришли последние сроки. Я пищу Иванову, что у него какой-то непонятный мне литературный зуд, а он — и она — уверяют меня, что это им нужно по каким-то иным (вероятно, финансовым) соображениям[350]. Перед этим аргументом — я пассую <так!>.
Если буду жив, то во второй половине июня буду в Париже и, конечно, буду искренне рад Вас увидеть или, вернее, — видеть[351].
Пока до свидания! Кто это писал об «Опытах» в «Нов<ом> Р<усском> Слове»? Довольно нахально и развязно[352]. А вот Большухин — соглашаешься с ним или нет, — по-видимому, человек настоящий. Кажется, Вы его знаете? Кто он и что он?[353] У меня возникла переписка с Биском в связи с его Рильке. Но я ее не продолжаю, не к чему.
Крепко жму руку.
Ваш Г.Адамович
64
14/III-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Пишу Вам по поводу статьи для «Опытов».
Я обещал ее Вам в феврале. Но писать ее начал только на днях и пишу урывками, «через час по ложке», или, вернее, — через день. Отчасти оттого, что много других дел, отчасти — от всяких размышлений «в связи», иногда мешающих писать прямо и быстро.
Вот я и хочу Вас спросить:
Когда Вам статья нужна, т. е. последний срок? Если я пришлю ее Вам в конце апреля (но это наверно!), будет ли непоправимо поздно? Назначаю апрель, т. к. на днях я уезжаю в Париж и не знаю, как там все сложится. Вероятно, поеду и в Ниццу.
Если статья будет размером больше обычного, стеснит ли это Вас? ‘Отвели ли Вы мне уже определенное число страниц, и если да, то сколько? Я Вам уже писал, что хочу написать эту «Невозможность» как некий свой итог. А итог может и разрастись.
Буду ждать ответа (но в Париж <адрес>).
Как живется Вам, «как можется»? (Видите, от хороших чувств к Вам вспомнил Вашу Цветаеву, но это и стихи хорошие.) Кстати, я хочу о ней в статье написать, в поправку и объяснение того, что писал о ней раньше, в заносчивости и раздражении[354].
Ваш Г. А.
65
28/IV-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Вчера вернулся из Парижа и отвечаю — с каким опозданием! — на Ваше письмо от 24-го марта.
В Париже, как водится, вертелся в сливках света (впрочем, слегка скисших), потом ездил в Ниццу — и по легкомыслию не писал ничего[355]. Но статья о поэзии, писанная кровью сердца, будет непременно, без обмана, без отсрочки — через две недели у Вас. Она у меня вся в голове, надо только написать.
