Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература) - Джиллиан Портер
«Я увидела какую-то ленточку. Я нюхала ее, но решительно не нашла никакого аромата; наконец, потихоньку лизнула: соленое немного».
Гм! Эта собачонка, мне кажется, уж слишком… чтобы ее не высекли! А, так он честолюбец! Это нужно взять к сведению [Гоголь 1977: 165].
Реакция Поприщина и особенно начальное «Гм!» говорит о его противоречивом понимании амбиции. Его пренебрежение к замечаниям Меджи как не соответствующим ее низкому статусу позволяет предположить, что он сам привержен status quo, будучи убежден, что собачонка должна знать свое место[43]. Называя своего начальника «честолюбцем» и считая, что это честолюбие «нужно взять к сведению», Поприщин дает понять, что вынашивает амбициозный замысел использовать этого человека для собственного возвышения. Более того, Гоголь использует письмо собачки как прием сокрытия авторского отношения к амбиции: несмотря на то что неуважение Меджи к хозяйской награде сильно принижает начальника, фантазии Поприщина о собаках-корреспондентках делают смешным его самого. Гоголь отнимает у читателей возможность отделить амбициозное от неамбициозного и мнение об амбиции от самой амбиции.
В другом отступлении на тему стремления к возвышению в обществе Поприщин предлагает псевдоклиническое объяснение причины патологической амбиции, которое, как кажется, пародирует оценку этого расстройства доктором-рассказчиком у Булгарина в «Трех листках…»: «Все это честолюбие и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек, и в нем небольшой червячок величиною с булавочную головку, и это все делает какой-то цырюльник, который живет в Гороховой» [Гоголь 1977: 172]. Абсурдный диагноз Поприщина отсылает к образу «червя»-паразита в «Трех листках…». Но если Булгарин представляет этиологию сумасшедшего честолюбия своего рассказчика в виде серьезной медицинской дискуссии, у Гоголя диагноз – просто симптом заболевания. Булгаринские «Три листка…», вероятно, дали Гоголю основания опубликовать историю честолюбца и даже включить туда некоторые идеи из комедии «Владимир третьей степени», поскольку он приписал все появления амбиции – и любую возможную социальную критику – сумасшедшему мелкому чиновнику, которого заключают в лечебницу. Вероятно, факт знакомства Гоголя с рассказом Булгарина и материалы «Северной пчелы» 1834 года определили, по крайней мере отчасти, решение изменить план «Записок сумасшедшего» (которые изначально должны были называться «Записки сумасшедшего музыканта»)[44]. Сместив фокус своей истории с темы безумного гения, восходящей к гофмановской традиции Kunstlernovellen («артистической» новеллы), которая своей популярностью в России обязана В. Ф. Одоевскому, Гоголь пишет «Записки сумасшедшего» как своеобразный ответ «Трем листкам…» и «Северной пчеле».
Гоголь не только открыто заимствует у газеты Булгарина, но и косвенно упрекает ее в безумии Поприщина. Герой не способен прояснить для себя связь прочитанного в газетах со своей собственной жизнью. Например, он сначала встревожен тем, что слышит разговор собак, но затем верит в реальность этого странного происшествия, потому что припоминает, как читал о чем-то похожем: «Действительно, на свете уже случилось множество подобных примеров <…> Я читал тоже в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю» [Гоголь 1977: 159]. В другом месте Поприщин ссылается на «Северную пчелу» и беспорядочную мешанину материалов о Франции и России:
Читал «Пчелку». Эка глупый народ французы! Ну, чего хотят они? Взял бы, ей богу, их всех да и перепорол розгами! Там же читал очень приятное изображение бала, описанное курским помещиком. Курские помещики хорошо пишут [Гоголь 1977: 160].
Здесь Поприщин демонстрирует как социальный консерватизм, так и средние литературные вкусы идеального читателя «Северной пчелы»: он осуждает стремление французов к демократии и хвалит писательские таланты русского помещиков из Курска (который вряд ли можно назвать центром русской литературной жизни). Что еще важнее, быстро переходя от Франции к провинциальной России, герой показывает, как газеты вроде «Северной пчелы» способны размывать воображаемые границы между принципиально несопоставимым пространственными и историческими контекстами, открывая русским читателям возможность чувствовать тесную связь зарубежных новостей и литературы с их собственной жизнью.
Именно подобный воображаемый скачок, которому способствует чтение этой газеты, вызывает у Поприщина амбициозный бред, что он вовсе не титулярный советник, а сам король Испании. Однажды утром герой читает, что Испания осталась без короля:
Я сегодня все утро читал газеты. Странные дела делаются в Испании. Я даже не мог хорошенько разобрать их. Пишут, что престол упразднен, и что чины находятся в затруднительном положении о избрании наследника и от того происходят возмущения. Мне кажется это чрезвычайно странным. Как же может быть престол упразднен? Говорят, какая-то донна должна взойти на престол. Не может взойти донна на престол. Никак не может. На престоле должен быть король <…> Государство не может быть без короля. Король есть, да только он где-нибудь находится в неизвестности [Гоголь 1977: 169].
Высказывание Поприщина о кризисе престолонаследия в Испании убеждает нас в том, что он читает «Северную пчелу», так как эти события освещались как раз в тех выпусках, где печатались «Три листка…». Убежденность Поприщина в правильности престолонаследия по мужской линии говорит о консервативной идеологической ориентации, вполне сходной с той, что вдохновляла произведения Булгарина, однако реакция на события в Испании высвечивает нестабильность, присущую посленапо-леоновской Европе, которая беспокоила читателей «Северной пчелы». В гоголевских «Записках…» именно такая новость приводит Поприщина к выводу, что он тоже может стать монархом. Будучи неспособен различать русские и европейские места, времена и исторические персонажи в лавине новостей, герой смешивает прочитанное с реальностью.
В день, датированный им как «Год 2000-й апреля 43 числа», Поприщин ставит себя на место мятежника Карлоса и пишет: «Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я» [Гоголь 1977: 170]. Здесь мышление героя определяется полуофициальной риторикой политических репортажей и пространственно-временной логикой газеты, помещающей истории о различных местах и временах в рамках единого пространства ежедневного выпуска[45]. Газета побуждает Поприщина вообразить себя то репортером, объявляющим об официальном государственном событии, то Карлосом, объявившим себя испанским королем, то европейцем вроде Наполеона, которому скромное общественное положение не помешало буквально взлететь к высотам власти. По образцу газеты, дающей противоречивые взгляды на амбицию, Поприщин думает, что может быть всеми перечисленными персонажами сразу, даже если одно
