Ключи к «Серебряному веку» - Олег Андершанович Лекманов
Читая «Вербную неделю», мы можем предположить, почему из «Черной весны» исключены религиозные мотивы. Если Лазарь не воскрес, то и сцепление «кем-то» человека с природой оказывается поистине «бесцельным». Следовательно, и на свидании «двух смертей», пусть и состоявшемся во время Великого поста, этот «кто-то» (или «Кто-то») – лишний. «Не воскресенье, а истлевший труп Лазаря видит» Анненский «в ликах весны»[32].
Впрочем, так ли отрадно, по Анненскому, воскресенье? Напомним, что в уже процитированной выше статье «Бальмонт-лирик» с горечью говорится о «я в кошмаре возвратов»[33], а в одном из самых известных стихотворений поэта «То было на Валлен-Коски» о «воскресении» куклы, которую методично вылавливают из водопада и затем снова в него бросают на потеху публике, сказано так:
Спасенье ее неизменно Для новых и новых мук.И тут самое время обратить внимание на не акцентируемую, но существенную разницу между смертью зимы и смертью человека, как они описываются в «Трилистнике весеннем».
Вслед за смертью зимы, изображенной в «Черной весне», – первом стихотворении «Трилистника», во втором – «Призраки» – будет описана смерть весны:
Зеленый призрак куста сирени Прильнул к окну… Уйдите, тени, оставьте, тени, Со мной одну… Она недвижна, она немая, С следами слез, С двумя кистями сиреней мая В извивах кос…[34]А потом умрет лето, а потом осень, а потом снова зима, и так до бесконечности… Времена года беспрерывно сменяют друг друга в бессмысленном и оттого мучительном круговороте.
Что же касается жизненного и посмертного пути человека, то он, во всяком случае, в «Черной весне», описывается не как циклический, а как линейный. И это для Анненского, по-видимому, было принципиально важным, поскольку в первых четырех строфах его стихотворения, вплоть до итожащей сентенции в пятой строфе, разнообразными средствами воспроизводится прямой путь покойника со ступенек церкви до кладбища.
Тема линейного движения начата со слова «перенос» во второй строке «Черной весны», синтаксически поддержанного анжамбеманом:
Под гулы меди – гробовой Творился перенос…А дальше от строфы к строфе Анненский переходит с помощью переносов-загадок.
Почему в облике покойника акцентируется именно нос (загадка последней строки первой строфы)? Потому что с ним естественным образом связывается страшная тема дыхания, которого не хватает уже мертвому человеку (отвечают две первые строки второй строфы). Зачем в третьей строке второй строфы упоминается «снег», который был «темно-бел»? Затем (отвечает вторая строка третьей строфы), что это готовит образ встречи «тленья» человека с тленьем зимы, воплощенным как раз в строке о последнем, «темно-белом» снеге[35].
На стыке третьей и четвертой строф прием переноса обнажается. Откуда «черная весна // Глядела в студень глаз» покойника (спрашивает себя читатель двух финальных строк третьей строфы)? Отовсюду (отвечает вся четвертая строфа), а точнее говоря:
С облезлых крыш, из бурых ям, С позеленелых лиц… А там, по мертвенным полям, С разбухших крыльев птиц…Этот прием переноса (или подхвата) позволяет читателю почти визуально наблюдать за прямым и неуклонным движением человека (и тела человека) к кладбищу по заранее предопределенному, проложенному не один раз («по рытвинам») пути. В одной из точек этого пути единожды умирающий человек и встречается с бесконечно умирающим и воскресающим «для новых и новых мук» временем года.
Внимательное чтение «Черной весны» не только предоставляет нам возможность понять, каким образом, согласно Анненскому, природа сцеплена с человеком, но и помогает выявить некоторые ключевые, опорные имена в «упоминательной клавиатуре» поэта[36].
Первое из них – это, конечно, имя Тютчева. Хотя Анненский в своем стихотворении выворачивает наизнанку сформировавшийся еще в античную эпоху топос Весна – время рожденья и расцвета жизни, зима – время ее угасания[37], трудно не увидеть в «Черной весне» следов полемического диалога с хрестоматийным тютчевским стихотворением 1836 года:
Зима недаром злится, Прошла ее пора — Весна в окно стучится И гонит со двора. И все засуетилось, Все нудит Зиму вон — И жаворонки в небе Уж подняли трезвон. Зима еще хлопочет И на Весну ворчит. Та ей в глаза хохочет И пуще лишь шумит… Взбесилась ведьма злая И, снегу захватя, Пустила, убегая, В прекрасное дитя… Весне и горя мало: Умылася в снегу И лишь румяней стала Наперекор врагу.«Румянец» тютчевской Весны Анненский заменяет «позеленевшими лицами», с которых его Весна глядит в глаза покойнику. Вместо тютчевских «жаворонков в небе» у него описываются «птицы» с разбухшими крыльями (ворóны? грачи?) на «мертвенных полях» (ассоциация с кладбищем и птицами-падальщиками возникает неизбежно). Главное же различие между двумя стихотворениями: у Тютчева Зима убегает; у Анненского она умирает.
Еще один тютчевский текст, который вспоминается при чтении «Черной Весны» Анненского, – это стихотворение, название и первая строфа которого изображают опускание
