Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин - Максим Давидович Шраер
Завершающему трилогию роману «Час шестый» предпослан эпиграф из церковнославянского текста Евангелия от Иоанна (19: 14–18), из эпизода, у которого нет точных параллельных мест в синоптических Евангелиях. В Евангелии от Иоанна «час шестый» означает момент, когда Понтий Пилат «предает» Иисуса Христа «иудеям» на распятие. Применительно к событиям романа «час шестый» Белова означает час передачи крестьян в руки евреев и распятия крестьян – по сути всей России – евреями. До этого в «Годе великого перелома» Белов уже играл на семантической связи слов «крестьяне» и «христиане». Действие продолжается в начале 1930-х годов и заканчивается завершением строительства Беломорканала и его открытием в августе 1933 года. У Белова еврейские функционеры, такие как Яков Меерсон, продолжают распоряжаться судьбами русских людей. В эпизодах, разворачивающихся в военно-морском училище, появляется преподаватель, специалист по эсперанто Берта Борисовна, неприятная дама, испытывающая повышенное сексуальное влечение к русским мужчинам и старающаяся их совратить. Оценка эсперанто у Белова вторит определению этого языка как языка объединения еврейских диаспор, данному Гитлером в «Майн кампф». Вероятно, Белов здесь пытается связать еврейскую власть с расцветом изучения эсперанто в СССР в 1920-е и ранние 1930-годы. В 1937 году с подачи Сталина эсперанто был подавлен как «язык шпионов»[41], и это соответствует общей трактовке Беловым борьбы Сталина с евреями, заслуживающей особого внимания.
В романе Калинин размышляет, читая письмо русского матроса, жалующегося на несправедливость:
Надо, однако же, отдать должное товарищу Кобе. С осиным гнездом сионистов он расправляется куда как хитро и умело. Приятелей Кагановича тронуть пока боится, но для начала действует недурно. <…> Вон с Кагановичем Коба никак не может справиться в деревенских делах [Белов 2002в: 177–180].
Калинин, известный своими выступлениями против антисемитизма, выступает у Белова противником евреев. Калинин просматривает газеты и думает: «Печатаются главным образом еврейские публицисты, записные авторы, либо их всегдашние ставленники» [Белов 2002в: 180]. Дальше Калинин комментирует: «А вон Яковлев-Эпштейн публикует отдельные постановления о кроликах и лошадях. Хотя лошадь – это не яковлевская, а чисто ворошиловская епархия» [Белов 2002в: 180].
Сам Сталин в романе крайне обеспокоен еврейским вопросом. Белов пишет о Сталине с некоторым сочувствием, как о жертве еврейского заговора, но одновременно как о манипуляторе, который использует евреев для достижения своих политических целей. Сталин с увлечением читает книгу Алексея Шмакова «Свобода и евреи» (1905). Белов воспроизводит внутренние мысли Сталина:
Сталину не нравились дамские знакомства жены. Взять хотя бы и ту же Жемчужину, жену Молотова. По сообщениям чекистов, Жемчужина общается не только с Голдой Меир, но и с другими матерыми сионистками. А сын от первой жены Яков? Совсем одурел от еврейских баб. Женился второй раз, и снова еврейка… Как раз по этой причине отношения с Яковом довольно холодны [Белов 2002в: 196].
Тут у Белова уже не просто антисемитский бред, а полный абсурд. Голда Меир (1898–1978), будущий премьер-министр Израиля, родилась в Киеве, иммигрировала в США в 1906 году и во время описываемых событий начинала свою политическую деятельность в подмандатной Палестине. Послом Израиля в Москве она стала в сентябре 1948 года. Белов указывает на связи Голды Меир с Полиной Жемчужиной (Перл Карповская, 1897–1970), советским государственным деятелем, женой Молотова. В 1930-е годы Жемчужина с Голдой Меир познакомиться не могла, но действительно была другом Надежды Аллилуевой, второй жены Сталина. Вероятно, Белов что-то знал о встрече на приеме дипломатов у Молотова по поводу празднования годовщины революции 7 ноября 1948 года, на котором Жемчужина разговаривала с Голдой Меир, послом Израиля. Жемчужина сказала Меир на идиш (русского Меир практически не знала): «Их бин а идише тохтер» («Я – дочь еврейского народа»). За этим последовали репрессии и ссылка, а также снятие Молотова с поста министра иностранных дел[42].
В романе Белова уже в ранние 1930-е годы Сталиным овладевает боязнь международного еврейского заговора. Сталин читает у Шмакова о масонских ложах и размышляет об этом: «Согласно некоторым свидетельствам, смерть Людовика XVI была решена еще в 1782 и 1785 годах на всемирном конгрессе масонов…» [Белов 2002в: 199]. В сноске Белов ссылается на свидетельство, «цитируемое в “La France juive” Дрюмона» – антисемитском трактате Эдуара Дрюмона (Edouard Drumont) 1886 года, написанном после Франко-прусской войны и выдвигающем против евреев обвинения в расовом и финансовом заговоре против христиан и французов. Сталин не может оторваться от чтения Шмакова, и у Белова цитируются целые абзацы:
Революция во Франции шла во имя любви к родине и под знаменем отечества. Еврейская же революция стремилась, прежде всего, опозорить нашу родину, объявила себя вне отечества и топтала цвета нашего флага в грязь или разрывала его в клочья. «Знаменем» же для своих будущих рабов эта кагальная «музыка» избрала красный флаг, как эмблему тех потоков крови, которыми залила нашу истерзанную страну, дабы на ея развалинах создать исключительно свое, – еврейское благополучие. «Сознательный же пролетариат», не в пример прочим, получил от благодарного еврейства и особое отличие [Белов 2002в: 201][43].
Полностью разделяя выводы Шмакова о роли евреев в истории, Сталин при этом не соглашается с приведенными у Шмакова параллелями между французской революцией и русской революций:
Нет, не прав Шмаков, когда с таким сарказмом пишет о русских революциях. Русские не похожи на французов. Это первое. Даже масоны у нас иные. Но евреи, липнущие к русской революции… Никакой разницы! Все то же самое. Действуют так же. Даже в здешних дрейфусиадах… Предателя Дрейфуса во Франции они спасали чуть ли не всем кагалом. Деньги для этого собирали аж у русских курсисток. <…> Шмаков не прав… Если ж он прав, то вся борьба, выходит, впустую. Выходит, что он, Сталин, жертвовал всем, рисковал и мерз в Сибири зря! Служил чуждым целям. Если это так, то все это ужасно…
Отчаяние на секунду стиснуло горло, карандаш хрустнул в маленьком сталинском кулачке, книга Шмакова полетела куда-то в угол. Нет! Не может быть, чтобы борьба была напрасной! Это Ленин служил евреям, и то не всегда. Он, Сталин, служить не будет. Какое вокруг жуткое подхалимство! Какое дьявольское лицемерие буквально во всем! [Белов 2002в: 203–204].
Сталин решает, что евреи будут его марионетками, что их руками он достигнет своих целей:
Он овладел собой. Не будет этого! Что надо? Надо действовать теми же методами. Сын Яков растяпа, он слишком близко допустил к себе еврейских баб. А бабы меняют у своих мужей даже характер, не говоря об идеях
