Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова
Семантическая деформация глагола сбереги в строке Сбереги обо мне этот шепот огня и воды и в строке Сбереги о любви – бесконечный, пустой разговор определяется измененным порядком слов, если исходными высказываниями являются сбереги шепот огня и воды обо мне; сбереги бесконечный, пустой разговор о любви; Выдвижение на первый план слов сбереги обо мне (в двух строках из трех оно обозначено знаком тире) меняет актантную структуру в модели управления. Косвенное дополнение, предшествующее прямому, повышает это обо мне в ранге.
Между инверсированными конструкциями помещено свернутое высказывание, обозначенное именем ситуации молоко на хозяйской плите. В развернутом виде это, предположительно, такое сообщение: ‘сбереги воспоминание о том, как мы жили в чужом доме, кипятили молоко, что за этим последовало’. На тематическом уровне компрессия мотивирована домашним языком, понятным и субъекту речи, и адресату.
Последние три строчки усугубляют и компрессию, и аномалию управления – тем, что управляющими словами становятся имена существительные.
Интересно и то, что из этих трех строк с синтаксически параллельными конструкциями последняя абсолютно нормативна. Получается, что в контексте семантика слова мысль формируется с включением контекстуальной семантики слова зверь и муж. Первое из них, вероятно, обобщает представление о стихийных страстях (ср. также выражение звериная тоска), второе – о семейных и человеческих ценностях, о любви и ответственности.
Поскольку такая предложно-падежная конструкция связана с речевыми и ментальными актами (говорить, думать, вспоминать о чем-то), слова зверь и муж тоже оказываются вовлеченными в это семантическое поле. Субъект речи – поэт, и в этом случае понятия зверь, муж, мысль наполняются содержанием: ‘я тот, кто о тебе не только думает, но и, будучи и зверем, и мужем, напишет о тебе, сохранив тем самым тебя не только в своем сознании, но и в широком ментальном мире’.
Аномалии сочетаемости, основанные на системных отношениях в лексике и на фразеологии
Неузуальное управление глагола может базироваться на синонимических или таксономических отношениях в языке:
Я жил как жил… Но жить как жить?.. но как?:
я шел в шагах меня уже любили
садился в стул присаживались при
с признаньями, ложился я на локоть
хватали веер от укуса мух,
заболевал писали эпистолы
Виктор Соснора. «Дидактическая поэма» [1303].
Сочетание садился в стул, видимо, производно от сочетания садился в кресло. Глагол садиться в этом случае приобретает сему ‘основательно’. По устному сообщению Н. Г. Бабенко, в студенческом жаргоне Калининградского университета выражение сидеть в стуле в 70–80‐х годах имело метафорическое значение ‘заниматься чем-то сосредоточенно, не отвлекаясь, быть недоступным для общения’. Вероятно, именно это значение актуально и в тексте Сосноры: он пишет о том, как ему досаждали излишним вниманием, не давая жить как жил.
В этом тексте весьма любопытно противопоставление деформированных моделей управления: садился в стул и присаживались при. Предлог при воспроизводит архаическую модель конструкций с изоморфизмом приставки и предлога. Эта модель актуализирована синтаксически (эллиптической автономностью предлога), фонетически и словообразовательно (парономазией присаживались при / с признаньями).
Вполне вероятно, что Соснора, преувеличенно этимологизируя приставку при-, иронизирует над тем, что приглашение садитесь вытесняется (а сейчас уже почти и вытеснено[1304]) формой присаживайтесь под влиянием суеверного табу тюремного происхождения[1305].
Следующий контекст демонстрирует полисемию предлога в и, соответственно, расширение валентности глагола:
Размечтались рыбы в воду,
птицы в воздух, пень в колоду,
бог мечтает сам в себя,
а в него мечтаю я.
Виталий Кальпиди. «Стансы о чуде» [1306].
На поверхностном уровне восприятия аномальная валентность глагола размечтались обеспечивается эллипсисом, производным от сочетания размечтались попасть (куда-то): в изображенной ситуации все хотят попасть или вернуться в пространство, необходимое для их существования. Но дальше в тексте появляются метафоры, побуждающие расширить толкование синтаксических связей. Оказывается, в воду и в воздух направлены именно мечты. Тем самым деформируется и синтаксическая и семантическая валентность глагола размечтаться. В соответствии со словарным значением, размечтаться – это не просто ‘мечтать’, а ‘мечтать тщетно’: глагол характеризует ментальное действие с позиции постороннего скептика. Вот эти тщетные мечты (заметим, что в древности слово мечта и обозначало безосновательную и бесплодную фантазию) материализуются и одушевляются, поскольку им приписывается ментальная способность человека.
Мотивация аномального управления может быть множественной:
Эта страна, куда мы приплыли —
последняя. Лодка уснула в берег.
Спрыгнул я на песок, оглянулся – спутников моих нету,
кругом тишина и один я на свете.
Анджей Иконников-Галицкий. «Я сегодня проснулся от слёз…» [1307].
Здесь метафоризирован не только глагол уснула (в тексте это связано с мотивом смерти), но и конструкция уснула в… Валентность направленности, которую получил глагол в форме уснула, мотивирована и ритмически подобной словоформой уткнулась (с той же вокалической структурой), и созвучным глаголом сновать (тогда в слове уснула можно видеть поэтическую этимологию), и графическим образом буквы «У», похожей на лодку. Конечно, этот графический образ содержится и в нормативном глаголе уткнулась, но фонетика и графика словарного слова гораздо меньше заметны, чем звучание и начертание семантического и синтаксического неологизма.
Сочетания двух глаголов, один из которых – инфинитив
Рассмотрим примеры с необычными сочетаниями глаголов, прежде всего такое стихотворение Евгения Клюева:
Свистит любви смертельной плеть,
летит ночной трамвай.
Но, если ты танцуешь петь,
душа моя, – давай!
Весь мир тебе зелёный луг,
что ни сарай, то рай,
ты сердце выпустишь из рук
с беспечным «умирай».
Но, если ты забудешь знать,
о чём танцуешь петь,
и с небом спутаешь тетрадь,
истёртую на треть, —
тогда… в последний раз пляши:
тираж пошёл под нож! —
тогда все пляски хороши
и пляски смерти тож.
Евгений Клюев. «Свистит любви смертельной плеть…» [1308].
Слово танцуешь в сочетании танцуешь петь можно понимать как ‘любишь’, ‘хочешь’, ‘увлекаешься’, ‘проявляешь нетерпение’.
Здесь ощутимо влияние устойчивой синтагматики: вероятно, объединение слов в конструкции танцуешь петь связано с фразеологичностью сочетаний петь и танцевать; душа поет, а сочетание забудешь знать производно от конструкции знать не знаю.
Обращение душа моя позволяет понимать его и как обращение к человеку, и как обращение к собственной душе.
Такие сочетания глаголов представляют собой примеры начального этапа грамматикализации – превращения лексических единиц в грамматические (ср. нормативные сочетания с составным глагольным сказуемым собирается пообедать, начинает учиться, думает уезжать):
…грамматикализация начинается с семантических изменений, в ходе которых неграмматическое значение становится грамматическим, постепенно расширяя сочетаемость, становясь более общим и абстрактным и приобретая в конце концов обязательный характер (Плунгян 2007).
Но если обычно при грамматикализации глаголов их лексическое значение ослабляется, то в поэтических текстах оно, напротив, актуализируется благодаря метафорическому употреблению этих глаголов. При этом происходит расширение значения с активизацией потенциальных толкований, т. е. конструкции с грамматикализованными глаголами являются результатом смысловой компрессии.
На грамматикализацию влияет и память слова: конструкции древнерусского языка в составе 1‐го сложного будущего времени, глаголами типа почати, хотети. Например, в «Повести временных лет» глагол хотети не выражает волеизъявления:
И створиша вѣче в городѣ и рѣша: Се уже хочемъ померети от глада, а от князя помочи нѣт. Да луче ли ны померети? Въдадимся печенѣгомъ, да кого живять, кого ли умертвять; уже помираем от глада (Повесть
