Алексей Никишенков - История британской социальной антропологии
Не менее радикальные изменения вызывало развитие промышленности, результатом которого стал все более интенсивный отток африканцев из своих общин на шахты и заводы, а, следовательно, фактически их выход из-под контроля «туземных» властей. Интересы производства требовали, и с каждым годом все больше, определенного минимума образования рабочих-африканцев, что вынуждало колониальные власти организовать школьную систему. Наиболее интенсивно этот процесс шел в Южной Африке, где в одном лишь промышленном районе Кимберли уже в 1872 г. на рудниках работали свыше 20 тыс. африканцев[996]. Здесь в 1917 г. действовало 2935 субсидируемых государством школ для неевропейцев, в которых обучались 201 тыс. детей. Кроме того, 1173 африканца учились в частных школах[997].
Разумеется, в первой половине ХХ в. указанные процессы проявлялись еще в слабой форме – рыночная экономика пробивала себе путь с большим трудом, а многих районов почти не коснулась. Наемный труд выступал в крайне неразвитой форме отходничества, и об африканском рабочем классе в этот период едва ли можно говорить как о влиятельной социально-политической силе. Даже к 80-м годам ХХ в. рабочий класс Тропической Африки составлял всего 7,4 % экономически активного населения[998]. Образование африканцев в подавляющем большинстве случаев не выходило за рамки начальной школы. Тем не менее процессы ломки традиционных отношений были существенным фактором, объективно противоречившим политике косвенного управления и с каждым годом все более и более препятствовавшим ее проведению. Эти процессы сыграли немалую роль в том, что политика косвенного управления потерпела окончательный крах, который был официально признан в 1947 г.
На пути реорганизации административного управления британских колоний Африки по северонигерийскому образцу встречались и трудности более частного характера. Прежде всего, порядки хаусанских эмиратов в ряде районов совершенно не годились из-за отсутствия соответствующих традиционных институтов власти. Так, в низовьях Нигера, в Кении и других местностях колониальные власти были поставлены перед проблемой поиска традиционных правителей, которых можно было бы облечь «высокими полномочиями». В Кении таких «правителей» пришлось назначать из числа людей, которые не воспринимались населением в качестве лидеров, обладающих по традиции авторитетом. Разумеется, ожидаемого эффекта от правления таких вождей англичане не получили, так как и родовая знать, и общинники считали назначенных правителей просто агентами чуждой им колониальной администрации[999].
Особенно показательными являются попытки введения «туземной» администрации по образцу хаусанских эмиратов в низовьях Нигера, в бывшем «Протекторате на масляных реках» у народностей иджо, эфик, итсекири, ибо, ибибо и др. До реформы единственными представителями африканцев в управленческом аппарате этого района были члены так называемых «туземных судов», назначаемые англичанами за особые заслуги перед ними. Среди населения судьи получили прочную репутацию своекорыстных слуг англичан. В этих органах власти царил произвол посыльных и клерков, не имевших никаких официальных полномочий, но определявших всю политику на местах. В 1914 г. на южные провинции Нигерии было распространено действие ордонансов, уже утвержденных на севере. Однако отсутствие у народностей этих местностей сколько-нибудь значительных традиционных институтов власти делало эти ордонансы пустым звуком. Англичане были вынуждены сконструировать новый институт «назна ченных вождей» (warrant chiefs). Несмотря на строгие задания губернатора резидентам подобрать подходящие кандидатуры для замещения должностей вождей, несмотря на требования «ликвидировать должности, занимаемые лицами, которые не пользовались влиянием»[1000], чиновники в юго-восточных провинциях ничего не могли поделать, а если и делали, то это было созданием правителей псевдотрадиционного типа. Ю. Н. Зотова справедливо квалифицирует итоги реформы в данном районе как провал политики косвенного управления, обусловленный не только отсутствием подходящего «материала», но и непониманием чиновниками принципов действия традиционных институтов власти[1001].
Несколько иначе дело обстояло в африканских странах, где в доколониальный период уже существовали более или менее развитые формы государственности. В Буганде условия договора о протекторате 1890 г. давали англичанам возможность найти опору в лице правителя кабаки и довольно многочисленных представителей его административного аппарата, которых, по документам 1908 г., насчитывалось до 4 тыс. человек[1002]. Однако условия того же договора постепенно привели к тому, что кабака и его приближенные превратились из традиционных правителей в заурядных колониальных чиновников или в капиталистических предпринимателей. Этому способствовало то, что, «стремясь обеспечить для себя прочную социальную опору, англичане создали (выделено мной. – А. Н.) институт феодальной частной собственности на землю»[1003], а это не соответствовало традиционным нормам землепользования. Новоиспеченные «феодалы» получили от англичан 23 тыс. кв. км земли, которую они либо продавали, либо сдавали в аренду своим же подданным. Примерно так же обстояло дело и с традиционными правителями других королевств протектората Уганда. Это никак не соответствовало целям, ради которых вводилось косвенное управление.
В 20-х годах ХХ в. англичане ввели ордонансы о косвенном управлении в Танганьике, унаследовав эту германскую колонию по мандату Лиги наций. Ордонансы наделяли местных вождей значительными административными полномочиями, однако довольно быстро в результате распространения товарно-денежных отношений в среде местного населения образовалась социальная прослойка, авторитетное положение которой определялось не традиционным статусом, а новыми видами престижа – богатством, образованием и т. п. Эта прослойка африканцев в ряде случаев становилась в оппозицию традиционным властям. В такой ситуации ярко проявилось двойственное отношение английской администрации к новым социальным силам, которое «эволюционировало от настороженности к поддержке, что, в частности, выражалось в защите экономических интересов таких лиц от нападок… “консервативных традиционалистов”»[1004].
Весьма своеобразным был процесс внедрения косвенного управления на территории бывшей «Бенинской империи». Именно к ней, как к наиболее перспективному объекту своей политики, обратились взоры Лугарда после его назначения в 1914 г. генерал-губернатором объединенной Нигерии. По его инициативе был отыскан потомок бывших правителей Бенина. Его провозгласили 36-м оба (титул правителя) под именем Эвеки II. Однако эта акция не повлекла за собою желаемых результатов. Период прямого колониального управления на территории Бенина (1897–1914) почти полностью стер в сознании бывших подданных обы отношение к нему как к священному владыке, а крайняя небрежность проведения англичанами «реставрации» монархии не способствовала восстановлению былого почтения, так как «живой бог» получил прозаическое звание «главного туземного администратора» округа, составлявшего незначительную часть бывшей «империи». Новому правителю запретили вступать в контакты со многими из своих подданных, проводить религиозные церемонии и многое другое. Попытка англичан ввести эффективную форму косвенного управления в Бенине свелась к театральному жесту, который не изменил сложившейся ситуации и не решил тех проблем, которые была призвана решать эта форма управления. Планы Лугарда и в этом районе потерпели провал.
Неудачи с первыми попытками введения косвенного управления во многих колониях заставили колониальные власти задуматься над причинами такого положения дел. Многие чиновники пришли к выводу, что эти неудачи суть следствия непонимания основных принципов функционирования традиционных политических институтов на местах. Так, в 1922 г. секретарь нигерийского губернатора С. М. Грие констатировал, что «примерно 75 % уоррент чифс в восточных провинциях не являлись представителями традиционной власти… и, по-видимому, в этом стоило искать источник всех бед»[1005].
Действительно, колониальные чиновники часто даже не задумывались над вопросом, кто является подлинным носителем традиционной власти и в чем ее специфические особенности в данном конкретном районе. Л. Е. Куббель, анализируя взаимодействие политической культуры белых с политической культурой африканцев, отмечал, что «сущность и нормы функционирования традиционных властей воспринимались им (колонизатором) в категориях европейского буржуазного права. В лучшем случае – в свете типичных для этого права представлений о феодальной власти, когда традиционные структуры обнаруживали определенное сходство (внешнее!) с таковой»[1006]. Следствием такой предвзятой точки зрения была убежденность, что северонигерийская модель управления может «работать» в любой колонии, стоит лишь эту модель ввести. Практика очень быстро показала неверность подобного мнения. Разумеется, причины неудач коренились не только и даже не столько в субъективном непонимании чиновниками природы традиционной политической культуры, сколько в объективной невозможности сохранить эту культуру в ее подлинном виде в условиях колониальной системы. Но англичане долго не хотели признавать этого – слишком много обещало косвенное управление в политическом и идеологическом планах.
