Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
Все это будет без меня…
Есть у меня пленки и пластинки, на которых Давид Самойлов читает свои стихи и поэмы. И каждый раз, когда я слушаю такой до боли знакомый, с хрипотцой голос, неповторимые и незабываемые интонации, в памяти моей оживает предвоенная Москва и мы, такие молодые!
Самому старшему из нас – Павлу Когану – идет двадцатый год, и он кажется нам мэтром, он для нас непререкаемый авторитет. Золотые ребята, мечтатели и поэты – Борис Смоленский, Михаил Кульчицкий, Борис Слуцкий, Сергей Наровчатов, Миша Львовский и вместе с ними всегда Дезик Кауфман – так называли мы тогда Давида Самойлова, – небольшого роста, в курточке на молнии, с копной волнистых каштановых волос и огромными темными глазами, невольно сразу обращающими на себя внимание.
Мы собирались в прокуренных комнатах коммуналок, читали стихи, говорили о них и до хрипоты спорили о будущем человечества. А когда стрелка часов переползала за полночь, мы не могли расстаться и всей гурьбой шли бродить по московским улицам и переулкам – в те годы никто не боялся ходить по ночной Москве – и снова спорили и читали стихи, стихи, стихи…
А потом война.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось…
Мы встретились через несколько лет после окончания войны и не сразу узнали друг друга. Давид Самойлов уже был к тому времени известным переводчиком, стихотворных сборников у него еще не было, ни одного. И в периодике его стихи не печатали. Только переводы. О нем так и говорили: «Способный поэт, но ушел в переводы!» Но, конечно же, он продолжал писать стихи, охотно читал их друзьям. И услышав первое же прочитанное им стихотворение, я воскликнула:
– Так это ты Дезик Кауфман?!
– А ты, что ли, Лидка Толстая?
Мы рассмеялись и обнялись. Так началась наша многолетняя дружба.
Давид Самойлов – один из немногих поэтов военного поколения, которого пощадила война. Через всю свою долгую жизнь пронес он верную память о погибших друзьях, о тех, с кем начинался его путь, путь Поэта.
Пусть поймут меня правильно: Давид Самойлов не был поэтом одной – военной – темы. Его стихи и поэмы весьма разнообразны. Есть произведения, посвященные нашей истории, есть глубокая философская лирика, есть стихи сатирические, есть серьезные литературоведческие статьи и исследования, такие, к примеру, как книга «О русской рифме». Но так же, как мы не можем представить себе Пушкина без его друзей, лицейских поэтов, Блока вне поэтической плеяды Серебряного века, так невозможно представить себе Самойлова без тех молодых поэтов-романтиков, которые окружали его в юности.
Шли годы. Каштановая копна волос постепенно сменилась скудным серебряным венчиком, темные глаза закрыли выпуклые линзы очков – зрение катастрофически падало, былая подвижность превращалась в степенность, ходить приходилось с палкой или тростью, но и палка, и трость придавали ему особую элегантность и изящество, да и держался он по-прежнему прямо, словно не желая поддаваться быстро бегущему времени.
Как долго его не печатали! Давиду Самойлову было уже за сорок, когда вышла его первая книжка. Вот тогда-то не только его друзья (они в этом никогда не сомневались!), но и многочисленные читатели поняли, что перед ними истинный Мастер.
Всю жизнь Самойлов был великим тружеником. Последние годы он жил в Эстонии, в городе Пярну, и мы с ним регулярно переписывались. У меня хранится объемистая пачка его писем, более полусотни, – и в каждом письме обязательно хоть несколько строк о том, над чем он работает: стихи и поэмы, переводы, статьи и проза. Да, да, книга замечательной автобиографической прозы о времени и о себе, о друзьях и соратниках.
Увы, ей суждено было остаться незаконченной, но написано было много, и вдова поэта Галина Ивановна Медведева бережно собрала всё написанное, и ее стараниями вышла в свет книга объемом более двадцати печатных листов.
И все-таки главным до последнего дня его жизни были стихи.
Игра в слова – опасная забава.
Иное слово злобно и лукаво.
Готово огнь разжечь и двинуть рать…
О, старости единственное право —
Спокойным словом страсти умерять.
Высокое чувство ответственности пронизывает эти строки. Ответственности перед людьми, перед своим временем!
Давид Самойлов никогда не принимал участия ни в каких литературных дрязгах и баталиях. Он мечтал:
Пусть нас увидят без возни,
Без козней, розни и надсады…
Но это отнюдь не означало, что он был равнодушным и сторонним наблюдателем совершающихся на его глазах событий, как литературных, так общественных и политических. Он был их полноправным участником. Только отстаивал он свое жизненное и поэтическое кредо, свою творческую независимость не лозунговыми заявлениями, пусть даже выраженными в рифмованной форме, как это бывает у иных поэтов, а неустанным трудом, желанием и умением сказать о самом насущном спокойным словом. А именно это необходимо людям, как воздух.
Казалось бы – лирический поэт. Вы не найдете в его стихах назойливых поучений и наставлений, нет в них и заигрывания с молодежью – а залы на вечерах Давида Самойлова всегда были переполнены, и люди готовы были слушать его часами. Он читал до изнеможения – прекрасно читал, а его всё не отпускали, и молодежь тянулась к нему.
Молодые поэты со всех концов страны присылали ему свои стихи, спрашивали, советовались, зная, что его совет, его мнение всегда будут нелицеприятны. И я не помню случая, чтобы кто-нибудь обиделся, даже тогда, когда стихи молодого автора Самойлову не нравились и он впрямую, подчас довольно резко, говорил или писал ему об этом, понимали: Мастер иначе поступать не имеет права.
Ну, а уж если стихи ему нравились, как он бывал счастлив каждому новому открытию! Не жалея драгоценного своего времени, старался помочь автору напечататься. Многие теперь широко известные поэты с благодарностью вспоминают дружескую поддержку Давида Самойлова.
Стихи, написанные поэтом в последние годы, звучат как нечто единое целое. Это своеобразный итог многолетних размышлений над пережитым и перечувствованным, над всей своей жизнью с ее восторгами и разочарованиями, обретениями и потерями, ошибками и победами. Каждое стихотворение, чеканное по форме, исполнено глубокого философского смысла. Есть среди последних стихов – печальные, а есть и такие, которыми поэт словно бы прощается с нами:
И всё, и всё… Навеки кану.
Уйду. И я уже не стану
Сидеть у вашего огня.
Всё это будет без меня.
Но это предчувствие конца не мешало ему любить жизнь, радоваться всем ее проявлениям: веснам и морю, грозам и тишине, общению с друзьями, воспоминаниям, великому чуду русской литературы, любить людей и быть благодарным судьбе за каждый прожитый день. Его гостеприимный дом в Пярну стал центром притяжения и для эстонской интеллигенции, и для московских друзей. Мне тоже посчастливилось гостить в этом уютном доме и на всю жизнь запомнились те несколько ранних холодных весенних дней, когда Дезик выходил к завтраку из своего кабинета, где уже провел несколько часов за работой, шутил с женой и детьми и предлагал сразу после завтрака отправиться на прогулку. И мы бродили по пустынным старинным улочкам, выходили к морю, слушали шипенье волн, сидели в маленьких, с редкими в это время года посетителями кафе и без конца говорили, говорили и вспоминали…
Да, мне повезло в этом мире —
Прийти и обняться с людьми.
И быть тамадою на пире
Ума, благородства, любви.
А злобы и хитросплетений
Почти что не замечать,
И только высоких мгновений
На жизни увидеть печать.
Так он воспринимал жизнь. Самые последние слова, которые он произнес после смертельного сердечного приступа, случившегося с ним в таллинском театре, на организованном им вечере, посвященном столетию Бориса Пастернака, когда его удалось на мгновенье вернуть к жизни, были:
– Всё хорошо, ребята, всё хорошо…
И тут его не стало.
Друзья давно полушутя-полусерьезно называли Давида Самойлова – «Наш Классик», а он отшучивался, порой даже сердился. Помню, как, открывая один из его вечеров в Пушкинском музее, я, естественно, сказала о нем и о его стихах хвалебные слова. Он остановил меня:
– Ты что же это меня по высшему классу представляешь? Не нам с тобой судить об этом, только время расставит всё на свои места…
И словно бы подтверждая свои слова, тут же прочел с эстрады:
Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустелом помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло, и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И всё разрешено.
Время не идет, а летит и летит, всё стремительнее, и всё яснее вырисовывается образ большого Поэта. Теперь-то мы можем с уверенностью сказать, что не только его современники, но и будущие поколения будут гордиться, что есть в великой русской поэзии прекрасное имя – Давид Самойлов.
