Алексей Никишенков - История британской социальной антропологии
Научно-познавательная деятельность британских ученых протекала не в «башне из слоновой кости», но в обществе, раздираемом политическими и идеологическими противоречиями. Сам традиционный объект изучения – народы Азии, Африки, Австралии, Океании, попавшие в зависимость от британской короны, – представляли собой отнюдь не изолированные осколки первобытности, но общества современников. В таких условиях любые суждения антропологов об изучаемых обществах, в особенности суждения прикладного характера, имели не только познавательное, но и социально-политическое, идеологическое и морально-этическое значение.
Гл. 1. Проект «социальной инженерии»
Идея непосредственного воздействия научного знания на общество занимала умы ученых задолго до возникновения антропологии, но Малиновский и Рэдклифф-Браун одними из первых в этой науке предприняли практические шаги для того, чтобы придать ей черты социальной инженерии. Само понятие «социальная инженерия» трактовалось ими как конечная цель всей «чисто научной» деятельности, как использование ее результатов для «научно обоснованного» регулирования социальных процессов.
Установки на «универсальность охвата практической деятельности научным знанием» и «не только в сфере производства, но и в сфере общественных отношений (политических, моральных и т. д.)» берут начало в позитивистской научной традиции, основанной О. Контом[951]. Сциентистский пафос позитивизма был характерен и для основоположника британской социальной антропологии Э. Тайлора, который закончил вышедший в 1871 г. труд «Первобытная культура» лозунгом: «Наука о культуре по своей сути является наукой реформаторов»[952]. В таком же духе расценивал задачи социологии и Э. Дюркгейм, вообще оказавший непосредственное влияние на мировоззрение Малиновского и Рэдклифф-Брауна. Учение Дюркгейма о «социальной норме» и «социальной патологии»[953] имеет существенное значение для понимания отношения функционалистов к этой проблеме. Организмические представления главы французской социологической школы привели его к выводу о том, что нормальное состояние общества – это такое состояние, когда его институты обеспечивают функциональную целостность и согласованность всех общественных явлений. Любое явление, нарушающее сложившуюся гармонию, признавалось им «патологическим». Общественный долг социолога Дюркгейм видел «не в том, чтобы толкать общество к идеалу, кажущемуся ему соблазнительным; его роль есть роль врача: он должен предупреждать развитие болезней хорошей гигиеной, а когда они возникли, должен стараться вылечить их»[954]. Именно эта консервативная по своей сути установка стала характерной чертой представлений лидеров функционализма об общественном значении социальной антропологии.
Что же понимали они под прикладной антропологией, какое место они отводили ей в системе своей научной деятельности, что им удалось сделать в этой сфере? Термин «прикладная антропология» был введен Рэдклифф-Брауном в 1930 г.[955], хотя вопрос о воз можностях «приложения» антропологии к практическим делам обсуждался исследователями и до этого[956]. Точки зрения Рэдклифф-Брауна и Малиновского о применении антропологических знаний в практике общественной жизни нельзя назвать полностью совпадающими, однако в ряде аспектов ученые были единодушны. Прежде всего, это касается общих мировоззренческих положений о роли социальной антропологии. Малиновский в своей «Научной теории культуры» писал: «Наука действительно начинается тогда, когда общие принципы подлежат проверке фактами и когда… теоретическое знание об отношении сущностных факторов в обществе используется для управления действительностью, выраженной в поведении людей»[957]. Он был убежден, что социальная антропология является такой же естественной наукой, как физика, химия и т. п.[958], и поэтому практическое применение ее теории считал аналогичным использованию знаний о физических и химических законах на производстве. Именно в этом смысле он утверждал: «… Если теория истинна, то она одновременно является и прикладной»[959]. До конца своих дней Малиновский был уверен, что «антропология может играть роль учительницы жизни наряду с историей в классическом значении этого выражения»[960].
Подобную же позицию занимал и Рэдклифф-Браун, однако высказывал ее более сдержанно, относя грандиозные, по его мнению, практические возможности социальной антропологии не к современности, как это делал Малиновский, а к отдаленному будущему. «Сможем ли мы, – писал он в 1923 г., – заглянуть вперед во времена, когда достоверное познание законов социального развития, давая знания о социальных силах – материальных и духовных – и средства их контроля, позволит нам достигнуть практических результатов огромного значения?» И тут же добавлял: «Я верю в это, это должно быть верой (подчеркнуто мной. – А. Н.) со циального антрополога»[961]. Спустя 20 лет Рэдклифф-Браун подтвердил, что «научное понимание природы человеческого общества является признанной задачей социального антрополога в обеспечении управления человечеством (to provide for guidence of mankind)»[962].
Приведенные высказывания – «символ веры» лидеров функционализма, в значительной мере заимствованный из позитивистского фонда идей, основание которому было положено мыслителями эпохи Просвещения. Положения, заключающиеся в этих высказываниях, служили мировоззренческим фундаментом прикладной антропологии, однако как субдисциплина она формировалась не столько в ходе реализации идеалов Просвещения и позитивистской социологии, сколько под воздействием гораздо более прозаических мотивов. Ее «повивальными бабками» стали, во-первых, потребности колониальной практики и, во-вторых, стремление основоположников нового теоретического направления заручиться организационной и финансовой поддержкой влиятельных политических кругов, поддержкой, необходимой для проведения дорогостоящих полевых исследований и для укрепления своих позиций в университетах, где новый подход не всегда доброжелательно встречался консервативной академической элитой, в особенности склонной к эволюционистскому или диффузионистскому видению задач этнологии.
Не случайно самые первые декларации прикладного значения функционализма стали провозглашаться на конференциях, созываемых по инициативе колониальных властей в Южной Африке и Океании. Не случайно и то, что эти декларации, как правило, сопровождались антиэволюционистской и антидиффузионистской критикой. Выступая на конференции Южно-Африканского научного общества в 1923 г. с программным сообщением о новом теоретическом подходе, Рэдклифф-Браун категорически заявил, что деятельность антропологов крайне необходима колониальным чиновникам, миссионерам и всем тем, кто «связан с практическими проблемами приспособления туземной культуры к новым условиям, созданным нашей оккупацией страны»[963]. При этом он подчеркнул, что эволюционистская антропология, так же как и этноистория, совершенно бесполезны в практических делах современных колоний, поскольку заняты «беспочвен ными предположениями» о далеком прошлом и не интересуются функционированием современных институтов коренного населения[964]. В этой связи Рэдклифф-Браун не раз ссылался на этнологический бестселлер той поры – многотомную «Золотую ветвь» Дж. Фрэзера. «Один чиновник колониального суда, – рассказывал Рэдклифф-Браун, – пожаловался мне, что хотя и прочитал «Золотую ветвь» всю целиком, но не может сказать, что она оказала какую-либо практическую помощь в ведении судебных дел, связанных с обычаями туземных племен»[965].
С аналогичным докладом Рэдклифф-Браун выступил несколько лет спустя, в 1929 г., оперируя уже фактами, характеризующими колониальную ситуацию в Океании. Весьма показательна тема этого доклада – «Историческая и функциональная интерпретация культуры в отношении к применению антропологии в контроле туземных народов»[966]. Первый номер основанного Рэдклифф-Брауном в 1930 г. журнала «Океания» открывала его статья, содержащая основные программные установки нового печатного органа. «Генеральная политика “Океании”, – писал в этой статье ученый, – выражается в том, что антропология больше не рассматривается только как академическая дисциплина, имеющая чисто теоретический интерес, она может и должна быть преобразована в науку, обладающую непосредственной практической ценностью, особенно в управлении и обучении туземных народов… удовлетворительный контроль в управлении и обучении так называемых отсталых народов требует полного понимания их культуры…»[967].
