Григорий Померанц - Работа любви
Апостолы, отрекавшиеся от Него, разбежавшиеся, когда Его схватили, засыпавшие в Его страшный час, вдруг стали иными. Стали Ему подобными, совершенно владеющими собою людьми, способными разделить Его муку и Его Душу. Они поняли, наконец, Его не поддающиеся буквальному толкованию слова: «Я есмь Воскресение и жизнь вечная. Верующий в Меня, если и умрет, оживет, а живущий и верующий в Меня не умрет вовек».
Поняли. Причастились Воскресению и преобразились. Из смертного человека – в вечного.
Опять вспоминаю мои сказки, в которых есть правило: «на вопросы «как, где и почему?» волшебники не отвечают». Эти вопросы для поверхности, для ума, а не для самой глубины души. Она здесь молчит. Я не знаю, как, каким образом воскрес Христос, но я знаю, что воскресение – не зрелище, а причастие.
Это не Христос, вставший перед физическими глазами, изумивший и доказавший свое могущество, а Христос, оживший внутри нашего сердца и совершенно преобразивший его. Потрясенные апостолы причастились Христу. Их сердца свидетельствовали, что Он – жив.
К Петру Исус воскресший подступил,И Петр затрепетал, как лист под вихрем,И вдруг упал, лишась последних сил.И всё вокруг, как мертвое, затихло.Звезда скатилась медленно во тьму,И след дрожащий был едва заметен.Воскресший был не видим никому,Но Петр знал, что значит этот ветер.Исус воскресший подступил к Петру,Сказав: «Ты смог от смертного отречьсяИ отойти, рыдая, поутру,Но что теперь ты скажешь – перед ВЕЧНЫМ?Ведь ты сейчас, как Я, совсем одинИ между нами больше нет границы»И Петр сказал: «Я – Твой, мой Господин,От самого себя нельзя укрыться».
Этот ВЕТЕР… Внутренний ВЕТЕР в абсолютной внешней тишине… Ветер, дующий в обратном направлении времени, болезни, смерти… Это абсолютная реальность.
Этот ветер нельзя увидеть глазами, осязать кожей. Но человек, осязавший его сердцем, преображается. И это можно увидеть.
Так было с Савлом, ставшим Павлом. Так было со слабыми апостолами, ставшими людьми предельной духовной силы. Смыслом их жизни стала невероятная полнота сердца, если хотите, – всемогущество Духа. Жизнь их полна до предела. Осталась только одна задача: заразить этой наполненностью всех.
Теперь я хочу вернуться к началу – к спору между иудаистом Бубером и христианином. Так кто же был Иисус – великий еврейский пророк или Бог? Я думаю – и то и другое. И сын человеческий и Сын Божий. Одновременно, как и сам Он о Себе говорил. Но ведь Сын Божий значит Мессия, Спаситель. Был ли Он им? Вот о чем спорят евреи и христиане. До сих пор мечта о Мессии – великая еврейская мечта. Он придет, всемогущий и справедливейший, и поставит все в мире на свои места. Он станет на сторону праведных, и наступит время великого торжества истины.
Правда, книги пророков постепенно меняют представление о Мессии, и у Исайи Он становится необычайно близким Иисусу из Назарета. Гораздо ближе к жертвенному Агнцу, чем к Владыке, распоряжающемуся силами мира. Но все-таки в народных головах, да и в головах священнослужителей господствовало представление древнее – о внешнем всемогуществе, о Том, перед которым все падет ниц, побежденное Его силой…
Надо сказать, что представления эти живы до сих пор и отнюдь не только у евреев. Придет кто-то, кто сделает все за нас и для нас… Но приходит Некто, совершенно не избавивший нас от зла внешнего. Ни нас, ни себя. Сам бесконечно от него страдает. Однако всем собой показывает нам, что есть что-то гораздо большее, чем всё внешнее зло. Источником внешнего зла часто является зло внутреннее, очень долго не замечаемое нами. И с этим-то страшнейшим злом – грехом – можно справиться.
В мир пришел безгрешный человек, который ничем другим от прочих людей не отличается, кроме полного отсутствия греха. Он являет всемогущество терпения и смирения. Он говорит, что только содружество безгрешных людей может избавить мир от зла, что люди должны стать безгрешны, тогда и мир не будет во зле лежать. Наша задача – бороться со злом внутренним, а остальное приложится нам.
В общем-то, и это не ново в иудейской традиции. Все пророки, начиная с Моисея, давшего 10 заповедей, призывали бороться со злом внутренним – с грехом. Иисус сказал, что он пришел не нарушить, а исполнить Закон Моисеев. Однако Иисус не только призывал бороться со злом внутренним. Он его победил, отдав за эту победу свою земную жизнь и пойдя на беспредельные страдания.
Его отношения с бесконечным «Ты» закончились полным слиянием Ты и Я. – Я и Отец – одно.
Он был велик своим смиреньем,А вовсе не избытком сил. —Тем, что, вставая на колени,Он волю высшую творил.Вот тем, что принимал покорноИз глубины глубин приказ.Вот так, как пик высокогорныйПриемлет луч в закатный час.
Бог не имеет зримого образа. Он бесконечен и неохватен зрением. Его образ – совершенный человек. О Христе сказано: «вполне человек и вполне Бог». Человек, воплотивший в себе бесплотного Бога и поставивший эту задачу перед всеми людьми: «Будьте подобны Мне, как я подобен Отцу».
С медлительностью спутанных ветвейГустых берез и кленов тонконогихИдти за мыслью тайною ТвоейТак, чтоб ни разу не свернуть с дороги.И вместе с ветром, ускоряя бег,Вдруг оседлать крылатую стихию,Припомнив ясно: каждый человекПо мысли Божьей должен стать Мессией. —Спасителем. Уже являлся Спас.Вот Тот, Кто за неведающих ведал,Уже Один опередил всех нас,А нам осталось – по живому следу.С медлительностью спутанных ветвей,С медлительностью мерного прибояИдти дорогой крестною Твоей.Куда – не важно, только бы – с Тобою.
Григорий Померанц
Волшебные прикосновения
в рот считает эротикой. Это болезнь разума – пытаться объяснить бесконечную сложность жизни с одной точки зрения, своего рода рак логики (у Маркса, у Фрейда). На самом деле прав Достоевский, младенцы до одного года – совершенно особые существа. Достоевский чувствовал то, что Зинаида Миркина описала в сказке «Ангел»: какой-то ангел неотступно присутствует в жизни младенца. Это, впрочем, не научное определение: младенцы близки к тайне, которую нельзя раскрыть, к тайне нашего перехода из целостного света в раздробленность предметов, людей, зверей.
В старой записной книжке я нашел свою первую попытку показать, что чувство кожи возрождается в ранней влюбленности: «сядем укупеци, вдвох пид калыною, и над панами я пан…» Впоследствии я столкнулся с этим в биографии Ольги Григорьевны Шатуновской. Она подчинила своей воле Сурена, своего возлюбленного, и они в конце концов даже спать стали вместе, но не выходя за рамки нежных гимназических ласк. В конце концов Сурен сорвался, во время служебной отлучки не выдержал искушения, и Ольга ему это не простила, вышла с досады за другого. Девичий страх бурных ласк можно понять, по большей части в браке любовь профанируется. Но в идеальном случае чувство кожи сохраняется или всплывает снова и простое прикосновение руки к руке, к плечу сразу отзывается в сердце. В чакре сердца, которую я очень ясно чувствую. И бытовые конфликты смываются.
Что же лежит в основе детского и материнского чувства кожи? Многое мне открыла мать Мария, описав рождение ребенка как агонию утробного младенца. Он так уютно лежал в матке, и вдруг его подвергают невыносимым мучениям, и он появляется на свет с предсмертным криком. Через мать Марию я почувствовал утробного младенца, на сносях, как человеческое существо, для которого утроба – это космос и биение материнского сердца – это биение сердца мира. Другой источник моей философии – поведение нашей внучки Агнюши. Стоя в манежике, она отвечала воплями ликования на поцелуи солнца. Это было похоже на пение птиц. А потом она говорила Зинаиде Александровне, что раньше, в детстве, она по-настоящему летала (во сне сама Зинаида Александровна летала лет до сорока).
Я думаю, что в позднем утробном существовании ребенку осязательно дано чувство таинственной цельности и потом он вспоминает это чувство на груди у матери, держась за ее руку, хватаясь за ее юбку. Это чувство легко переходит на другую любящую женщину: тетю, бабушку. Они становятся, говоря богословским языком, единосущны Отцу, зримыми, осязаемыми символами таинственной цельности. В одной скандинавской сказке дети, узнав о светопреставлении, бегут к маме. Главное – добежать до мамы, а она уже что-нибудь придумает. И у взрослых иногда в отчаянном положении рождается вопль: домой, к маме! Или просто – мама!
Если вокруг есть что любить, символами тайны становятся и деревья, и струение воды в ручье, и свет, играющий в листьях, воспринимается как улыбка любви, на которую непременно нужно ответить. И вопли ликования отвечают на красоту, прикоснувшуюся к глазам, к ушам.
