Людмила Черная - Повседневная жизнь московских государей в XVII веке

Судьба Верхней типографии, просуществовавшей всего четыре года и закрытой после смерти Федора Алексеевича, — яркий пример недолговечности новаций придворной культуры XVII века, целиком и полностью зависевших от прихоти монарха и уходивших вместе с ним. В 1690 году все книги Симеона Полоцкого, вышедшие в Верхней типографии, были запрещены, «яко подзор и ересь имущие, яко не благословенные».

В правление Федора Алексеевича книги печатались не только в Верхней типографии и на Печатном дворе. Царь приветствовал киевские издания, выходившие в основном в Киево-Печерском монастыре под покровительством архимандрита Иннокентия Гизеля. Так, в 1680 году ко двору был прислан печатный «Синопсис, или Краткое описание о начале русского народа», составленный на материалах летописей. В стихотворном предисловии звучал панегирик монарху, начинавшийся с обыгрывания его имени, означавшего по-гречески «Божий дар»: «…святым даром российский народ наш ликовствует…» Видимо, этот опус спровоцировал царский указ о создании свода выписок не только из русских летописей, но и из греческих и латинских источников с целью издания исторического сочинения о России. В предисловии к этой книге говорится, что каждый народ должен сам написать историю о себе, поскольку никто не знает свою страну и дела ее так, как сами жители, а также подчеркивается, что давно уже иностранные ученые жаждут получить достоверные сведения о России из рук самих ее жителей, а не иностранцев. Далее приводились правила, по которым следует написать такую историю, заимствованные у древнегреческого историка Дионисия Галикарнасского и переложенные на русский лад: «…чтобы историк выбрал бы повесть красную и сладкую, чтобы сердце чтущих веселил, се есть о которых хощет историю писати; чтобы знал, откуду начинати историю и до которых мест писати, что подобает во истории молчанию предати и что пристойно объявити; чтобы всякое дело на своем месте написано было, где доведется, и пристойно расположено; чтобы душа и охота историкова была бы тихая и ничем смущенная, также и слово бы было чистое, свойственное и разумичное и ясное, тихий бы был историк и не суров, и правдою б всё писал, а не ласкательством или иным каким страстем повинен, и чтоб к добрым делам слогом и словом своим будто совеселится, а противным сопечалуется, и та статья, хотя последняя, однакож наипаче всех надобно историку остерегать». Книга не была напечатана в связи с кончиной монарха, ее хранил у себя его ближайший друг и советник окольничий Алексей Тимофеевич Лихачев.

К рукописной книжности московских государей смело можно отнести и «чины» Алексея Михайловича, составляемые им как литературные произведения: «Урядник сокольничья пути», «Чин объявления царевича наследником престола», «Чин освящения огородов в Измайлове» и, вероятно, не дошедшие до нашего времени иные подобные произведения. Да и письма монарха порой можно отнести к эпистолярному жанру художественной литературы. Второго царя из рода Романовых можно даже назвать графоманом — настолько очевидной была его любовь к выражению своих мыслей на бумаге. Он оставил огромное количество писем, записок, посланий, указов и приказов, написанных собственноручно, причем по таким поводам и в таких случаях, когда каждый придворный мог бы сказать, что не царское это дело! Алексей Михайлович был доморощенным философом, любил всё обдумывать и на всё реагировать письменно. Создается впечатление, что он просто любил держать в руках перо и писать на бумаге. Показательно в этом плане его письмо любимому двоюродному брату Афанасию Матюшкину, написанное «тарабарщиной» — шифром — только для того, чтобы в шутку выразить сожаление, что некому покормить его плохим хлебом «с закалок», намекая на случай, когда по оплошности Матюшкина такой хлеб был подан на государев стол. В другом послании, написанном из военного похода тому же Матюшкину, монарх подбивает его на розыгрыш царевен: «…нарядись в ездовое (дорожное. — Л. Ч.) платье да съезди к сестрам, будто ты от меня приехал, да спрошай о здоровье». Отдав поручение, царь рассказывает о другой своей потехе, превращенной им в упоминавшийся выше шуточный церемониал: «…тем утешаюся, что столников безпрестани купаю ежеутр в пруде… за то: кто не поспеет к моему смотру, так того и купаю!» Тех, кто был наказан, затем звали к царскому столу; а поскольку, писал Алексей Михайлович, «у меня купальщики те ядят вдоволь», то и желающих опоздать на смотр было много: «…а иные говорят: мы де нароком не поспеем, так и де нас выкупают, да и за стол посадят.

Многие нароком не поспевают». Подобных примеров много, в особенности в частной переписке царя с Матюшкиным: то царь опишет, как задремавший сокольник упал в костер, то поделится мыслями, то припомнит какую-нибудь историю, удовлетворяя свою страсть к писательству и природную наклонность к шутке.

Придворная книжность включала в себя также массу приветственных слов, подносимых по церковным праздникам, в дни именин членов царской семьи и бракосочетания государя, тесно переплетаясь, таким образом, с придворной поэзией, которая заняла при русском дворе первых Романовых весьма почетное место.

Придворная поэзия

Царь Алексей Михайлович помимо любви к чинной красоте отличался еще и любознательностью. Увидев однажды нечто новое и интересное, он тотчас же загорался желанием иметь при своем дворе нечто подобное. Во время русско-польской войны, в 1656 году царю, во главе русских войск въезжавшему в Полоцк, была устроена пышная встреча, отроки выразительно читали приветственные вирши, сочиненные местным поэтом, «дидаскалом» православной братской школы Симеоном (в миру Самуил Гаврилович Петровский-Ситнианович). Возможно, монарху в первую очередь понравился сам церемониал, органично включивший поэзию в свой арсенал. Он сразу же пригласил поэта ко двору хотя в Москве к этому времени было уже полно своих «виршеплетов».

Составление виршей с простой двустрочной рифмой стало в русском обществе XVII столетия своеобразным признаком образованности. Всякий мало-мальски начитанный человек легко справлялся с версификацией и плодил несложные парные рифмы типа «желаю — чаю», «писати — знати», «явити — утвердити» и т. п. Уже в первой четверти века был составлен «Алфавит слогателной акростихитной, сиречь краестрочной», в котором в азбучном порядке были даны образцы для составления очень популярных в то время посланий в форме акростиха, когда первые буквы строк образуют слово или фразу Исследовавший стихотворную культуру XVII века А. М. Панченко указывает четыре «Алфавита» и «Азбуковника», содержащих образцы стихов, выстроенные по алфавиту. В 1660 году монахи Соловецкого монастыря составили однострочный «Азбуковник», где поместили фразы, пригодные для составления виршевых посланий для придворных, светских и церковных властей — «скипетродержавных царей близкостоятелей». «Азбуковник двоестрочный» был создан в 1684 году монахом Прохором Коломнятиным, причем набор первых строк, к которым надо было сочинить парные рифмы, был взят из соловецкого «Азбуковника», присланного составителю псковским келарем Феодосием. Таким образом, один алфавитный набор образцов для составления вирш дополнялся другим. На протяжении всего XVII столетия составление вирш было популярным у образованных россиян занятием.

Расположенные по алфавиту образцы двустрочной рифмы легко можно было использовать для акростихов, что было крайне важно при составлении прошений или поздравлений, поскольку позволяло вставить имя просителя или благопожелателя. Например, начальные буквы строк переложения 140-го псалма, сделанного архимандритом Воскресенского Новоиерусалимского монастыря Германом, складываются в фразу «Герман монах моляся писах». «Азбуковник двоестрочный» (к сожалению, до нас дошел только текст первых пяти образцов) содержал пояснение, для чего еще нужны акростихи:

Акростихиды, гречески именую, помале веселятА творчестии разумы несытые души сладят.

Подобные сборники использовали как при составлении вирш, так и при обучении этому мастерству Учитель князя М. Н. Одоевского монах Савватий прямо указывал на «Алфавит краестрочный» как на учебное пособие:

Слогает же ся сие тебе посланейце по Алфавиту,Чтобы ти от Бога по сему своему учению быти имениту.Аще же и двоестрочием счиняется,Обаче и твое остроумие тому да научается.

Поскольку практически каждый грамотный человек мог научиться подобному стихотворству оно не особо высоко ценилось самими авторами, которые прямо называли свое умение плетением вирш. Так, справщик Печатного двора Стефан Горчак в посланиях друзьям неоднократно использовал именно этот термин: «О том себе на нас не позазри, что тако тебе плетем»; «И молим тя, да не зазриши сему нашему плетению» и т. п. Чтобы усложнить искусство плетенга вирш, употребляли различные барочные приемы (серпантинный стих в виде извивающейся змеи, стихи в форме различных фигур — звезды, сердца, креста и т. п.), цифровую тайнопись и многое другое. Поэты «приказной школы» составили в 1630-х годах сборник виршевых и прозаических предисловий к различным рукописям — «Шестодневу» Василия Великого, «Повести о Варлааме и Иоасафе», «Притчам» Эзопа и др. Название сборника говорит само за себя: «Предисловия многоразлична, от риторских многовещательных наук сложено и от многих повестей помалу объявлено. Стиховно и двоестрочно счинено любящих ради философьское учение проходити и в них удобнее разумевати божественная писания, вмале от великих любомудренное познание».