Николай Злобин - Империя свободы. Ценности и фобии американского общества
В России очень любят говорить – кто с иронией, а кто с убежденностью – о феномене осажденной крепости. Но мало кто понимает, что в результате холодной войны, а потом войны с терроризмом в Америке тоже есть немалое количество людей, которые чувствуют, что их страна также (вернее, для них без «также») находится в положении осажденной крепости и все вокруг стремятся ее захватить и развалить до основания, убить как можно больше американцев. Да и жители многих других стран чувствуют себя приблизительно так же. Так что не только россияне страдают (или наслаждаются) этим расстройством, но и часть жителей США вкупе с жителями многих ведущих стран мира. Вообще сегодня складывается такое впечатление, что сегодня почти каждая страна – от Турции и России до Бельгии и Малайзии – чувствует себя осажденной крепостью и ведет себя соответственно. Но Соединенные Штаты, конечно, задают тут главный тон, так как живут в режиме постоянной готовности к отражению нападения. Причем не только извне, как в годы холодной войны, но и изнутри, где могут действовать террористы.
Сам по себе распад СССР и становление независимой и демократизирующейся России не сильно повлияли на эту сторону американской политической культуры. Напротив, в истеблишменте страны за время после 1991 года укрепились два твердых убеждения. Первое заключалось в том, что Россия, мол, по своей исторической природе и национальной сути всегда стремится к экспансии и расширению, независимо от того, какой режим в ней установлен и кто ею сейчас управляет. То есть Россия в этом смысле является опасной для США страной в любом ее варианте – демократическом, коммунистическом, авторитарном и т.д. Другая позиция заключалась в том, что США должны всячески способствовать установлению демократических институтов внутри России. Если они будут созданы и начнут функционировать, то внешняя политика России будет все-таки подчинена демократическим нормам и правилам.
Таким образом, считали в Вашингтоне, можно попробовать обуздать экспансионистскую и авторитарную природу этой страны. В начале перестройки преобладали сторонники второго взгляда на Россию. Они судили об ее развитии по тому, как в ней создавались и функционировали традиционные институты демократии. Однако то, что эти институты быстро стали функционировать вопреки своим демократическим предназначениям, вносило немалое смущение в их души, взгляды и теории. Как результат, особенно после крымских событий, в США верх стали брать сторонники иной точки зрения, которые призывали судить о России (как, впрочем, и любой другой стране мира) почти вне зависимости от того, что происходило внутри ее, какова там идеология и расклад сил, а делать упор только на анализ ее внешнеполитических шагов. Таким образом, позиции традиционных реалистов в политике США постепенно брали верх над позициями идеалистов. Впрочем, никто, естественно, не гарантирует, что последние рано или поздно не сумеют отыграть свои позиции назад.
То, что «экспансионизм всегда присутствует в загадочной русской душе», а «Россия – страна, которая может мирно жить сама с собой, только непрерывно расширяясь территориально», стало отправными точками этой идеологии и отношения к России. Ни распад СССР, ни падение мирового коммунизма, ни роспуск Варшавского блока и т.д. не изменили скептического отношения многих представителей правящей в США элиты к России как государству. На мой вопрос: «С кем же США боролись в годы холодной войны – с коммунизмом или СССР?», который я постоянно задаю разным представителям истеблишмента Америки – от президентов до конгрессменов и мэров городов и политических экспертов – наиболее частый ответ, который я слышу до сих пор: «Конечно, мы воевали с СССР». Хотя потом изредка следуют уточнения насчет коммунизма, картина мира закончившейся холодной войны для многих осталась незыблемой – СССР был врагом. В какой степени врагом США сегодня является Россия – для многих в Америке неочевидно. Однако представлять некоммунистическую Россию как некий антипод коммунистического СССР они не готовы. Кто может – берет паузу для ответа, кто не может – судит по Крыму и Восточной Украине. Понятно, что ни в какой стране мира политики паузу брать не могут.
Кстати, примерно такие же рассуждения можно наблюдать в Соединенных Штатах в последние годы в отношении другой растущей мировой державы – Китая. Однако здесь американское общественное мнение проявляет гораздо большую сдержанность. И неудивительно – объем торгового товарооборота между двумя странами не оставляет места для политически рисковых шагов ни той, ни другой стороне. В американо-китайских отношениях создана мощная финансовая подушка безопасности. Настолько мощная, что она принудила власти США снизить накал критики Китая в области прав человека, а также решительно воспротивиться идее независимости Тайваня. Люди, компании и страны в американо-китайских отношениях зарабатывают деньги. В американо-российских отношениях деньги только теряются. Но даже в далеком от внешней политики общественном мнении США есть инстинктивное понимание того, что нельзя сразу раздражать обе страны – и Россию, и Китай. А вот играть на их противоречиях можно и нужно. Как это делать – вопрос пока открытый.
Напомню, что на протяжении всей второй половины XX века Соединенные Штаты в большей или меньшей степени придерживались в отношении СССР политики, предложенной еще в 1946 году Джорджем Кеннаном в «длинной телеграмме» в Вашингтон, где он обосновал невозможность нормального сотрудничества с СССР и изложил принципиальные позиции США в отношениях с Москвой как политику максимального сдерживания советской экспансии без прямого вооруженного противостояния США и СССР. Однако все эти годы американцы не переставали считать, что логика советской политической жизни, идеологический фанатизм, пренебрежение ценностью человеческой жизни и необходимость поддержания лояльности в своем социалистическом блоке может подтолкнуть советские власти к войне против Запада, даже ядерной, позволяющей уничтожить противника даже ценой собственного краха. Справедливости ради надо сказать, что такая же уверенность в агрессивности Запада, особенно США, была и у подавляющей части советского общества, а также у руководства СССР. Однако реальной войны все же не хотел никто, и любое приближение к ней каждый раз до предела активизировало переговорный процесс между Москвой и Вашингтоном.
Через 10 лет после окончания холодной войны один из идеологов «национальной исключительности» США (не буду называть его фамилию, дабы не привлекать внимания к его фигуре – не в нем конкретно дело) писал: «Америка – не обычная часть мира. В мире со времен Римской империи еще не было подобной силы, более могущественной, чем любая другая сила. Именно из-за этой своей силы Америка имеет право и может изменять правила, менять ожидания, перекраивать и создавать новую реальность. Как это делать? Только через безапелляционное и неумолимое демонстрирование своей воли». Подчеркну, что эти слова были написаны задолго до начала глобальной войны с терроризмом, но стали чуть ли не своеобразным манифестом большинства внешнеполитических акций Вашингтона в последнюю четверть века.
Однако в реальности, конечно, все обстояло несколько по-иному. Американцы ведь понимали, что в ходе холодной войны имели дело с противником, старающимся избегать риска и стремящимся поддерживать статус-кво. В этих условиях, как писали тогда в разного рода национальных стратегиях безопасности США, оптимальной обороной было кеннановское «сдерживание». Слов нет, американцам хотелось, чтобы хотя бы одно поколение смогло прожить без масштабной войны, тем более с равноценным противником. Того же, безусловно, хотелось и советским лидерам, которые сами прошли Вторую мировую войну. Как результат, в годы холодной войны ни один американец не погиб на территории США по вине Советского Союза или его социалистических союзников. Обе страны тогда испытывали политическую потребность в напряженности, не перерастающей в реальный военный конфликт. Холодная война была, говоря словами Маргарет Тэтчер, «выиграна без единого выстрела». С ее окончанием та модель быстро перестала удовлетворять потребности американской элиты и приказала долго жить.
Конечно, глобальный мир действует в обе стороны, равномерно и неумолимо распространяя свое влияние и на тех, кого «глобализуют», если можно так выразиться, и на тех, кто «глобализует». Во времена президента Билла Клинтона большинству американцев не приходило в голову, что процесс глобализации не является односторонним – насколько США расширяют свое проникающее воздействие на другие страны, почти настолько же эти страны начинают воздействовать на США. Но второй процесс начался несколько позже и мягче, что отчасти дезориентировало американцев. Тем не менее снова подтвердилось, что третий закон Ньютона – «действию всегда есть равное и противоположное противодействие, иначе – взаимодействия двух тел друг на друга между собою равны и направлены в противоположные стороны» – вполне действует и в общественной сфере, в том числе в международной системе. Другое дело, что противодействие начинается, обретает силу и ощущается далеко не сразу, что частенько и сбивает с толку политиков и экспертов. Кроме того, частенько приобретает неприемлемые формы.
