Круглый год. Детская жизнь по календарю - Марина Костюхина
Стихотворение Акима отвечало ожиданиям времени: на смену школьному учителю, воплощавшему нерушимую догму, должен был прийти педагог, свободный от авторитарного стиля. Образ такого учителя представлен в сказочной повести Акима «Учитель Так-Так и его разноцветная школа» (1958). Критики писали о том, что это повесть во многом автобиографическая: в образе учителя со странным именем Так-Так отражены черты отца писателя. Но для современников учитель Так-Так был скорее героем будущего, чем образом мемуарного прошлого. В стихотворении «Твой друг» Аким представил учителя не ментором, а близким человеком, разделявшим с учеником не только время занятий, но и досуг. Стихотворение Акима было напечатано в «Календаре школьника» на 1967 год, а затем десять лет спустя, в 1977 году. Дело было не в авторитетности этого текста, а в актуальности запроса на гуманизацию школьной системы[505].
Празднично-идеологическая тематика могла послужить пропуском в календарь для произведений молодых авторов, заявивших о себе в большой литературе 1960‑х годов. Благодаря текстам, написанным к государственно значимым датам, нашли место в школьном календаре поэты Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский (Политиздат печатал их стихи в общих календарях, а затем и в школьных)[506]. Художественную стилистику поэтов-новаторов, выступавших на публичных площадках, попробовали применить к стихам, написанным для приветствия съездам (партийному, комсомольскому, пионерскому). Тексты, представлявшие собой смесь речовки и гражданской лирики, должны были заменить подобострастные речи во славу руководителей партии и правительства. Возможно, в кремлевском Дворце съездов они звучали свежо и задорно, но, будучи напечатанными в календарях, выглядели топорными виршами (особенно на фоне классики, неизменно присутствовавшей в календарях)[507]. Разумеется, авторами съездовских речовок были не юные пионеры, а набившие руку на создании приветственных текстов журналисты Политиздата.
Произведениям современной детской и подростковой литературы, не привязанным к красным датам календаря и основным календарным темам, попасть на «книжную полку» календаря было сложно. Допуском служила не популярность произведения среди детей-читателей и даже не количество переизданий книги, а устойчивое место произведения в советской литературе на протяженной временной дистанции. Так, повесть Анатолия Алексина «Мой брат играет на кларнете», написанная в 1967 году, попала в рекомендации календаря только в 1987 году (притом что сам Алексин периодически печатался в детских календарях); а сборник Юрия Сотника «Райкины пленники» (1956) оказался в рекомендованных книгах в 1967 году[508].
Новому писателю легче было стать автором календаря не через «книжную полку», а путем публикации отдельного произведения: считалось, что это обязывает к меньшему, чем рекомендация книги. Таким образом в календарь школьника попали юмористические рассказы Виктора Голявкина (1929–2000)[509]. Складывалось впечатление, что они были написаны специально по заказу редакции календаря: очень короткий текст (по размеру отрывного листка), типичная ситуация (из школьной или детской жизни), комическая развязка и очевидный жизненный урок. Однако не Голявкин шел за календарем, создавая короткие юмористические произведения, а календарь нашел в писателе своего автора. Сверхкороткий рассказ (так называл этот жанр писатель) позволил Голявкину сконцентрировать внимание на каждом слове, наделив его особой смысловой энергией. Демократичная форма повествования от первого лица приближала героя к читателю, делала его своим. Юмористические приемы помогали увидеть персонажа (чаще всего это младший школьник) с неожиданной стороны, открыв в его поступках логику, не сводимую к трафаретной морали. Все эти литературные приемы позволили реализовать важную для Голявкина задачу: «показать человека не только таким, каким его желательно видеть, но каков он есть на самом деле»[510]. Такая позиция была прямо противоположна требованиям календаря с его безусловным утверждением нормы в изображении человека. Отступление от нормы «карается» в календаре сатирическим стишком в духе Барто или карикатурой в календарном разделе «Ежик».
Рассказы Голявкина, не будучи сатирой или карикатурой в духе Барто и Носова, представляли собой новое слово в детской прозе, то, что потом назовут ленинградским авангардом. В «Календаре школьника» на 1967 год (оборотная страница на 4 января) был напечатан юмористический рассказ Голявкина про то, как незадачливый ученик пытается выучить стихотворение Пушкина «Зимний вечер»[511]. И тема стихотворения, и сам Пушкин соответствовали календарному трафарету – русской классикой на зимнюю тему традиционно открывались все первые страницы школьных календарей. Но в рассказе Голявкина «Крути снежные вертя» трафареты теряют свою безусловность в результате близкой к абсурду словесной игры.
– Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя… – орал я на весь дом.
Я отложил книжку в сторону и с выражением прочел:
– Кроя мглою бурю кроет,
Крути снежные вертя.
Что-то не то. Я забыл вдруг, что буря кроет. Стал думать и вскоре вспомнил. Я так обрадовался, что начал снова:
– Буря кроет небо мглоет…
Мглоет? Что это такое? Мне стало не по себе. Такого, по-моему, не было. Я поглядел в книжку. Ну так и есть! Мглоета не было!
Я стал читать, глядя в книжку: все получилось. Но как только я закрыл книжку…
– Утро воет небо могилою…
Это было совсем не то. Я это сразу понял. Почему я никак не запомню?
– Не надо зубрить, – сказал мне старший брат. – Разберись, в чем там дело.
Я стал разбираться. Значит, буря покрывает небо своей мглою и в то же время крутит что есть силы снежные вихри. Я закрыл книжку и четко прочел:
– Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
Больше я не ошибался.
Моральный урок заключается не в том, что ученик плохо учит школьную классику, а в том, что авторитетные тексты, даже если это стихи Пушкина, теряют всякий смысл при бездумном повторении, но именно на такое восприятие рассчитаны все авторитетные тексты. Подтверждением служит публикация рассказа Голявкина на обороте листка, за которым следовало изображение барельефа «Светочи коммунизма» (профили Маркса – Энгельса – Ленина). Сочетание на одном развороте «солнца русской поэзии» и «светочей коммунизма» создавало те самые «крути снежные вертя», в которых и русская классика, и революционная символика теряли всякий смысл.
Игру с трафаретами и канонами затевали и другие авторы, попадавшие на страницы календарей. Персонажи стихов Бориса Заходера были близки к образам горе-учеников, знакомых по рассказам Голявкина, но, как и у ленинградского писателя, они не сводились к школьным типажам, опровергая тем самым безусловность трафарета[512].
Разрыв между детской литературой и текстами «Календаря школьника» с каждым годом становился все заметнее: в отечественной литературе для детей набирал силу авангард новой художественной волны, а в календаре продолжал доминировать авторитетный литературный текст. Неудивительно, что издатели календарей школьника предпочли вообще отказаться от текстов детской литературы (кроме календарных стихов), сведя их присутствие в календаре к минимуму.
Закрываем календарь…
В конце 1970‑х годов «Календарь школьника» перестал выходить в формате отрывного издания, став альманахом журнального типа с красочными иллюстрациями и фотографиями (черно-белые изображения на газетной бумаге не вызывали интереса у школьников, а занятия
