Гванета Бетанели - Гитарная бахиана
По нему были рассчитаны и то, что кантор …был среднего роста, хорошо и весьма пропорционально сложен… вместимость черепа — равнялась 1479, 5 куб. см. …по длине трубчатых костей определен рост, равный 166, 8 см. …у найденного черепа была выдающаяся вперед челюсть, очень высокий и мощный лоб, глубокие глазные впадины, сильно развитые лобные, носовые и височные кости, значительны были и изгибы надбровных дуг, скрывающие мощные органы слуха…) А. Швейцер, С. 118–119, Ф. Вольфрум, С. 51–52, Ф. Шитта, фрагм. пер., С. Морозов, С. 241, др.).
* * *Общеизвестно, что понятие „bach“, знаменует „ручей“. Однако „баховская“ музыка — далеко не ручей. По данному поводу Людвиг ван Бетховен потомкам оставил тираду: „Nicht Bach-Meer sollte er heissen“ (А. Швейцер, С. 177, C. Морозов, C 108, др.). Сказанное знаменитым композитором трактуется следующим образом: …не ручей, а морем он должен был называться. Преподносится и такое изречение, бытующее в истории: „…слушая его божественную музыку, все ощутимее чувствуешь в себе береговую кайму моря, великого — океана, который находится в вечном своем движении!“
Создатель бессмертного „Фауста“, нерукотворный Гете, кстати, по листкам истории вовсе недурно ведающий аккомпанементом на лютне и гитаре, восторженно отзываясь о музыке ИСБ, писал: „Когда я слушал музыку Баха, мне казалось, что я внимаю звукам вечной гармонии, духу Господни, витавшему над вселенной до сотворения мира“.
Эмануил Кант, — „известный ненавистник музыкального искусства“, восхищенный звукоизречениями ИСБ, „собранными и разложенными на нотоносце“, отмечал, что …был очарован историческим постулатом, который соединял „в ясном, но непонятном“ синтезе все, что „было продумано, разработано немецкими и итальянскими мастерами музыки прежних столетий“. Однако, — рассуждает Кант, — даже те ученые, которые обладали достаточно совершенным аппаратом научных знаний, чтобы детально разложить яркий свет, исходящий от произведений Себастьяна Баха на составные краски… его пик оставляли закрытым покровом тайны…
Пианист, композитор, известный публицист и романтик, Роберт Шуман писал: …источник творчества каждого великого мастера сливается в один мощный поток истории музыки. …и только этот один вечный источник дает свою живую воду, откуда человек творчества всегда будет черпать все новые и новые силы для вечного искусства. Здесь, этот неиссякаемый источник — великий Иоганн Себастьян БАХ…»
Все эти многоподобные весьма значимые высказывания великих людей разных времен и народов завершаю известными изречениями Альберта Эйнштейна, Альбрехта Дюрера, Готфрида Лейбница, Альберта Швейцера: «…звуки многоголосия Баха — гармония вселенной»; «…и если он мог жить вечно, то вечные идеи изливались бы в его музыке все в новых формах»; «Математика есть поэзия гармонии, вычислившая себя, но не умеющая высказываться в образах души»; «Гениев начинают почитать тогда, когда глаза их давно закрыты и когда вместо них говорят их творения…» (Ф. Вульфрем, А. Швейцер, Ф. Шпитта (сын), А. Пирро, фрагм. пер., С. 136, Морозов, др.).
Музыкальные критики уже Восточной Европы, европейской части России своей одной из основных задач так же посчитали самую широкую популяризацию «доселе не виданной новой музыки», ее доскональное изучение, «серьезные попытки транскрипции», другое. С истоков этого времени писать о канторе, «эксплуатировать» его музыку, главное — мечтать, стали много и повсеместно. Так, например, известный российский критик Г. Ларош,[16]который поэтично величал кантора «Гималайским хребтом», сто лет с гаком назад (1900) писал: «Труден путь, и цель далека, но она, по крайней мере, намечена, с каждым днем становятся виднее отдельные снежные вершины, и хотя мы с вами, наверное, не доживем, наши дети, чего доброго, а внуки наши, наверное, доживут до того дня, когда „Страсти по Матфею“ будут петь в каком-нибудь большом приволжском селе, при органе, купленном на деньги, пожертвованные местным тузом из крестьян и хором из двух тысяч человек».
Конечно, высокопарные мечты «российского француза» несколько напыщенны, думаю, может даже весьма абстрактны, донельзя наивны, временно никак не осуществимы. Однако это и все приводимые в труде изречения неординарных личностей, звучат как хвала и гимн великому искусству полифонии кантора, как божье лекарство ко времени присланное Оттуда к лону серьезно заболевшему вирусом дефицита совести и порядочности Хомо сапиенс, который, еще или пока не додумался, а может еще не стал сметь сжигать творения мировых гениев из семи «пляшущих человечков».
Подобные высказывания, главное — настроения передовой общественности, настырно наступающей им на пятки творческой молодежи начали не только тормошить и выводить из дремы соседствующую с Русью ближайшую часть Европы, но и встряхивать саму Россию, особенно ее европейскую часть. Следствием стало, что здесь все явственнее начала проступать активность истинной мыслящей интеллигенции — истинной создательницы философии искусства.
Вместе с этим и многим другим, в России стали появляться и первые труды с информациями общественности о феноменальном канторе церкви св. Фомы.[17]Отмечу ранние труды Кушенева — Дмитриевского (1831), Владимира Одоевского (1835), некоторых других и никак не соглашусь с мнением слишком уж строгих критиков, отмечающих, что эти работы, в свое время довольно известных россиян, «…были несколько скоропалительны и весьма поверхностны», «…выполнены весьма и весьма на низком профессиональном уровне…», т. п. Дорогие господа критики, кто мешал вам родиться эдак лет 150–200 лет назад и сотворить что-либо более стоящее? Хотя, тогда вряд ли смогли бы прислушаться к юмористическому совету английского писателя Бертрана Рассела, сказавшего: «Чтобы стать долгожителем, нужно тщательно выбирать своих родителей». Лучше вдумаемся, что — это были первые робкие ласточки, сообщающие наступление весны и проложившие путь целым стаям. Значит, весна состоялась. Что тут худого? Ведь кто-то должен был первым сказать «Aб ова?» Кстати, немало сил уступлено почетному «пионерскому» делу и членами «Могучей кучки» России, другими, в труде упомянутыми россиянами.
По мне, «земной Моисей» был вполне готов к признанию и к заслуженной славе. Однако, как отмечала, лишь то общество (за редкими исключениями — авт.), в котором кантору довелось жить и трудиться, затем почить в вечности, примерно первые сто лет еще не было готово серьезно слушать, серьезно воспринимать все величие, всю глубину его многоэпохальной музыки. Думаю, закономерны замечания аналитиков, что «нужна была подготовительная работа», «его эпоха еще не создала такого понимания, с помощью которого можно было воспринимать всю сложность его полифонии», «человечество должно было отточить свой слуховой аппарат» на неповторимых творениях (алфавитно): Берлиоза, Бетховена, Вагнера, Вебера, Гайдна, Моцарта, Тарреги… чтобы после лучше, а главное глубже понять великого «Пророка музыки». Действительно, «нужна была долголетняя „подготовительная“ работа над собой». Ведь в те, очень далекие от нас времена, многие были лишены самого главного в жизни, а именно: «…тот, кто имеет несчастье слушать музыку только ушами, тот до крайности несчастен» (Ф. Вольфрум, С. 232–233)…
Лично я, верная служительница культа классической гитары, безмерно счастлива, что испытываю на свою душу сильнейшее воздействие «Чародея полифонии», музыку которого могу слушать всегда и в неимоверном объеме.[18]Однако, к нашему всеобщему огорчению, может даже к стыду за недопонимание канторовских жизненных умозаключений некоторыми нерадивыми «коллегами», вокруг него и сегодня ошиваются немало недообразованных оболтусов, горе — музыкантов с отштампованными дежурными фразами: «Ох, уж этот Бах, как надоел своей обязаловкой», «Господи, школа — Бах, училище — Бах, выпускной — Бах, вуз — Бах, конкурс — Бах… в общем, полный бах — трах, без конца и края. Что — эта за музыка, которую так трудно исполнять, более, понимать?!». Дорогие мои, все не всем дано и все не всем нужно! Я ни в какую не умела и не научилась рисовать, вот и не сажусь за мольберт, не берусь за кисти, краски. Конечно, весьма жаль, однако Бог не дал, что тут попишешь?
Здесь следует обязательно заиметь совестливый рецепт и честно высказать пока себе, после — непонимающему инфанту правду — матушку о нем самом же, причем не со спины, а прямо в лицо. Это может серьезно помочь ему разобраться и с самим собой, и с кантором, и с искусством вообще.
Старичкам и старушенциям доподлинно известно, а молодым хочется подсказать, что, по повествованию истории, уже с начала того же ХIX века баховское струнное начинает много и сильно играться в Италии, Испании, Германии, во Франции и в самой России. Канторовские гениальные виолончельные сюиты предстали перед потомками эдаким оглушительным набатом, когда начали впервые от всей души и с успехом играться великим испанским виолончелистом Пабло Касальсом (Казальс), который о произведениях кантора был особо высокого мнения: «…играя их, — часто повторял он, — каждый раз открываю для себя что-нибудь новое», «…при исполнении или слушании некоторых его произведений, у нас возникает образ средневекового собора», другое.[19]
