Игорь Курукин - Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
Даже с помощью «косушки» растолковать крестьянам идею социалистического переустройства общества — «что богатых и знатных не должно быть и что все должны быть равны» — не удавалось. Молодые интеллигенты оставались в глазах мужиков «господами», и многие из них впервые почувствовали «разделяющую стену между нашим братом и народом». Они призывали выступить против угнетателей, а в ответ слышали, что «народ сам виноват», поскольку «все поголовно пьяницы и забыли Бога». «Пробовал я возражать, указывал на то, что, наоборот, самое пьянство порождается их обездоленным положением и цыганской бездомной жизнью, — вспоминал об опыте своей пропаганды в плотницкой артели А. О. Лукашевич, — но в ответ получал общие фразы вроде того, что "кабы не вино, можно бы еще жить"»{50}.
Но жить без вина уже никак не выходило. Дешевая выпивка, соответствующие нравы и развлечения все более вторгались в крестьянскую жизнь. Именно питейные заведения становятся в поэме Некрасова центром праздника, где утолялась «жажда православная». Весельем была охвачена вся округа — героям поэмы даже показалось, что и «церковь старую с высокой колокольнею» «шатнуло раз-другой». Завершался праздник обыкновенно:
По всей по той дороженькеИ по окольным тропочкам,Докуда глаз хватал,Ползли, лежали, ехали,Барахталися пьяныеИ стоном стон стоял!
Пресса с сожалением констатировала возрастание, при прежней нищете, трат на водку в крестьянском бюджете и разрушительное влияние пьянства на деревню. Случалось, что при содействии кабатчиков «большая часть обильного урожая или значительно пострадала, или совершенно погибла под ранним снегом, единственно благодаря нашим осенним престольным праздникам… и вследствие восьмидневного беспробудного пьяного празднования дня преподобного Сергия». Отмечалось и увеличение количества пьющих, в том числе среди женщин и подростков{51}.
Расслоение деревни приводило в кабак богатеев и бедноту как наиболее связанных с рынком и сторонними заработками. Социологические исследования начала XX века убеждали: крестьянин-середняк в большей степени сохраняет традиционный уклад хозяйствования и быта, пьет умеренно, поскольку «всегда счет деньгам держит и больше известной доли своего бюджета не пропьет». Зато деревенские богатеи и бедняки стали пить чаще и больше, хотя по разным причинам и в разной манере. «Богатых не видно, они берут вино четвертями и пьют в своих домах. А бедный у винной лавки — без закуски вино-то продают и стакана не дадут. Поневоле всякий будет пьяница, если пьет из горлышка», — пояснял разницу один из опрошенных мужиков{52}. Для людей, «выламывавшихся» из условий привычного крестьянского существования, водка быстро становилась обычным продуктом. Теперь даже самые бедные семьи, обходившиеся без своего мяса, молока, овощей, все же находили средства на очередную «косушку» или «сороковку», независимо от урожая и прочих доходов: «Какой завтра праздник? — Иван-бражник».
К водке приучала мужика и армия. В сухопутных войсках в военное время строевым солдатам отпускалась чарка водки три раза в неделю, нестроевым — дважды. В мирное время казенных чарок было не менее 15 в год: царские дни, Рождество, Пасха, полковой праздник, батальонный, ротный и так далее. Кроме казенной чарки, допускалась выдача водки, когда это «необходимо для поддержания здоровья нижних чинов» — например, во время ненастной погоды, военных походов. Начальники частей могли также на собственные деньги или на средства части выдавать солдатам водку после учений, удачных смотров и стрельб. В лагерях и на маневрах число таких чарок было значительным — считалось, что они придают солдату храбрость и подкрепляют силы в походе. Введение всеобщей воинской повинности не изменило ситуацию, тем более что спиртное по-прежнему полагалось к выдаче от казны: матросы ежедневно получали чарку во время плавания, а солдаты, по положению о ротном хозяйстве 1878 года, не менее девяти раз в год по праздникам, а сверх того — по усмотрению начальства в качестве поощрения за успешное проведение учений или смотров.
Торжественно отмечались в армии — за счет офицеров — полковые или эскадронные праздники, временно разряжавшие атмосферу муштры и кастовой отчужденности офицерского корпуса от «нижних чинов». «Празднество начиналось с молебна в казармах в присутствии командира полка и всех свободных офицеров полка. Помолившись и прослушав многолетие, приступали к выпивке, для чего переходили в эскадронную столовую. Там были уже для солдат расставлены покоем столы, устланные чистыми скатертями и ломившиеся от закусок. В углу на особом столе стояли ведра с водкой. В комнате рядом накрывался особый стол для господ офицеров. Когда солдаты занимали свои места, выпивку открывал сам генерал. Он подходил к столу с водкой, где вахмистр наливал ему стопочку, черпая водку половником из ведра. "Ну, ребята, поздравляю вас с вашим праздником от души и до дна пью за ваше здоровье!" — бравым баритоном провозглашал генерал и, картинно осенив себя по-мужицки широким крестным знамением, лихо опрокидывал стопку. "Покорнейше благодарим, ваше превосходительство!" — степенно отвечали солдаты. После генерала ту же процедуру проделывали по очереди все присутствующие офицеры, начиная от старшего и кончая младшим. На этом кончалась официальная часть, после которой все садились, и тут уже каждый безо всякого стеснения принимался жрать и пить в полное свое удовольствие. Офицеры пили шампанское, солдаты — водку и пиво. К концу пиршества выступали песельники, появлялась гармошка и начиналась пляска»{53}.
Казенная чарка, выдававшаяся на параде, в торжественной обстановке, выпивалась обычно залпом, без закуски. Непьющий солдат мог отказаться от чарки и получить за нее вознаграждение, равное стоимости винной порции. Как правило, отказов было мало, потому что выдача денег производилась на месте и задерживала раздачу водки, за что «трезвенники» получали от товарищей немало насмешек. Приобретенные на службе «питейные» традиции оказывались прочными. Даже отборные ветераны, георгиевские кавалеры роты дворцовых гренадеров не могли удержаться от «злоупотреблений», и их приходилось исключать с почетной службы «на собственное пропитание»{54}.
К концу столетия кабак уже воспринимался интеллигентами как символ России:
Нет, иду я в путь никем не званый,И земля да будет мне легка!Буду слушать голос Руси пьяной,Отдыхать под крышей кабака.Запою ли про свою удачу,Как я молодость сгубил в хмелю…Над печалью нив твоих заплачу,Твой простор навеки полюблю.
Водочные короли, «орел» и «ворона»
Большинство старых винокуренных предприятий были относительно небольшими (с числом рабочих не более 15), принадлежали в основном дворянам-помещикам и располагались, как правило, при помещичьих усадьбах — например, «паровой водочный завод» Федора Некрасова (брата поэта), изготавливавший из отечественного сырья «Ром № 2». Известный драматург Александр Васильевич Сухово-Кобылин даже получил от правительства десятилетнюю привилегию на беспошлинную торговлю продукцией своего винокуренного завода — и не зря: в результате многолетних опытов он изобрел новый перегонный аппарат для очистки спирта от сивушных масел, о чем сообщил в 1888 году на заседании Русского технического общества в докладе «О способе прямого получения ректификованного спирта из бражки»{55}.
Однако заманчивая простота производства и высокая рентабельность направили в эту отрасль новые капиталы. С 60-х годов XIX столетия стали появляться крупные промышленные винокуренные и водочные заводы. Либерализация питейного дела в России совпала с эпохой промышленного переворота, который не мог обойти стороной винокуренное производство. За 15 лет с начала реформы количество заводов сократилось почти в два раза: допотопные винокурни с дедовским оборудованием уступали место крупным предприятиям, способным насытить рынок и производить более качественный спирт. В 1894 году в России было 2097 винокуренных, 1080 пивоваренных заводов 331 ректификационный завод, 3960 оптовых складов и, наконец, 129 961 заведение для «раздробительной торговли спиртными напитками»{56}. Именно с этого времени появляются «массовые» сорта отечественных водок, которые приобретают привычную для современного потребителя крепость в 40—57°.
В короткое время появились десятки новых фирм, ныне уже прочно забытых. Кто теперь может объяснить, чем водка Петра Смирнова уступала изделиям фирмы его брата и конкурента И. А. Смирнова или по каким критериям продукция созданного в 1863 году «Товарищества казанского водочного завода» Вараксина отличалась от вологодской водки и настоек компании «Первушин и сыновья», получивших золотую медаль на сельскохозяйственной выставке 1910 года? Чем знамениты были «А. Ф. Штриттер», «Бекман», «А В. Долгов и К°» и другие фирмы с разнообразными названиями? Водочная продукция разнилась по своей рецептуре, технологии, имела «фирменные» бутылки и предназначалась для более цивилизованной магазинной торговли. Заводчики проявляли выдумку в оформлении тары: в магазинах Петербурга можно было купить бутылки в форме Эйфелевой башни, фигур медведя, русского мужика, турка, негра; бюстов Пушкина, Тургенева, генерала Скобелева; колонки с приделанным к ней термометром, вареного рака. [см. илл.]
