Елена Первушина - Петербургские женщины XVIII века
10 апреля 1776 года великая княгиня почувствовала первые схватки. Екатерина в письме так рассказывает о последовавших за этим событиях: «в Фоминое воскресенье поутру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильныя, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра и, видя, что она еще имеет не прямыя муки, пошла одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ея разрешения. И тут при ней, окромя самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ея камер-фрау, великаго князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ея были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменными со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей угодно было. Другой день паки проводили мы таким же образом. Но уже призван был Круз и Тоде, их совету следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Рожерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В середу Тоде допущен был, но ничто не мог предуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и великий князь все пятеры сутки и день, и ночь безвыходно у нея были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова, но часть та, кои должна быть выгнута, была вогнута и лежала дитяте на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельства, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяте оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».
Госпоже де Бьельке Екатерина сообщила еще следующие подробности об этом несчастье: «Никакая человеческая помощь не могла спасти эту принцессу; ея несчастное сложение не позволило ей родить ребенка, которым она была беременна; случай с ней есть, может быть, единственный в своем роде. В продолжение трех дней ее мучили настоящия родовыя боли, и когда повивальная бабка объявила, что ничего не может сделать, позвали акушеров; но вообразите себе, что ни они, ни какие-либо инструменты не могли помочь ей… После ея смерти, при вскрытии трупа, оказалось, что там был промежуток только в четыре дюйма, а плечи ребенка имели восемь. Два года тому назад покойная рассказывала нам, что, будучи ребенком, она подвергалась опасности сделаться кривою… поэтому ландграфиня призвала какого-то шарлатана, который выпрямил ее при помощи кулаков и колен… Этим-то и объясняется, что спинной хребет ея оказался изогнутым в виде буквы S, а нижняя часть позвоночника, которая должна быть выгнутою, у нея была вогнутою. Вот еще доказательство тому, что не из гордости, но вследствие невозможности она не могла нагибаться вперед; кулаки шарлатана, вероятно, и отправили ее на тот свет. <…> Я была очень огорчена потерею этой принцессы и сделала все, чтобы спасти ее; пять дней и пять ночей я не отходила от нея, но, в конце концов, так как дознано, что она не могла иметь живого ребенка, или, вернее, не могла вовсе рожать, то остается одно — перестать об этом думать».
Возможно, истинной причиной деформации костного таза у великой княгини был рахит или костный туберкулез — две широко распространенные в XVIII веке болезни, а вмешательство «костоправа», если оно и было, только усугубило положение.
Вероятно, вас заинтересовала личность Екатерины Михайловны Румянцевой, которую Екатерина II называет «лучшей в городе бабкой». Но, к сожалению, никаких сведений о том, где, когда и у кого графиня обучалась повивальному искусству, мне обнаружить не удалось. Однако ее биография и примечательна и без этой информации. «Большая биографическая энциклопедия» сообщает о ней следующее: «…дочь знаменитого сподвижника Петра, фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына, от брака его с Татьяною Борисовною Куракиной и родная сестра полководца времен Екатерины II князя Николая Михайловича Голицына…
Проживая в доме своих родителей, княжна получила хорошее для того времени образование, владела хорошо французским языком, знала также и немецкий, но хуже. О детстве и молодости ее сведений не имеется; известно только, что, имея 34 года, она вступила в брак с графом Петром Александровичем Румянцевым, в то время известным, впрочем, более различными неблаговидными своими приключениями, не безызвестными даже Императрице Елисавете Петровне: свою громкую боевую славу он приобрел гораздо позднее, а в 1740-х годах он был только очень молодым полковником (благодаря своему отцу), имел небольшие средства, мог сделать блестящую карьеру в силу служебного положения возведенного в графское достоинство родителя своего, был красив собою, умен, любим женщинами и т. д. Все это делало молодого Румянцева желательным женихом для молодой княжны, которая обладала очень привлекательной наружностью, была умна, владела немалым состоянием и обширными, притом родственными, связями. Можно предположить, что княжну, по обычаям того века, не много расспрашивали о ее чувствах к будущему супругу — и родители обеих сторон, по взаимным переговорам, заключили в 1748 году брак своих детей, оказавшийся вскоре же неудачным… Граф и после супружества не воздержался от различных увлечений и приключений, которые вскоре привели к тому, что он совсем покинул супругу, оказавшуюся на деле образцовою, попечительною матерью, прекрасною, рассудительною хозяйкою, отлично управлявшею хозяйством, и притом верною и любящею супругою, добивавшеюся если не до самой своей кончины, то очень долго совместного супружеского житья с мужем „так, как жила первые годы“… Супруги Румянцевы жили согласно; вскоре у них родилась дочь, прозывавшаяся Танюша, но рано умершая, а затем родился сын Михаил — в 1750 году, потом Николай — в 1754, и Сергий — 17 марта 1755 года, чрез одиннадцать месяцев после рождения Николая. Вскоре после этого возникла в Европе Семилетняя война, на которую отправился и молодой гр. П. А. Румянцев. Война окончилась для него благополучно, и в продолжение ее он был произведен из полковников прямо в генерал-аншефы, прославился взятием Кольберга и вместе с тем возымел намерение остаться в Данциге; он писал супруге, что болен, намерен оставить службу, а на самом деле, забыв супругу и детей, увлекся какою-то обывательницею Данцига и намеревался ехать с нею за границу, на воды, на что требовал от жены денег. Супруга денег не дала и отвечала рядом писем, в которых упорно отстаивала свои права супруги, упрекала мужа в неверности, напоминала ему о детях и т. д. Граф, отдавая своей супруге должную справедливость за попечение о детях и о хозяйстве, в то же время всячески бранным образом писал ей, что видеть ее не желает. Прибыв в Петербург в 1762 году, он не сообщил ей о своем приезде, и графиня, стороною узнав о возвращении мужа в отечество, продолжала ему писать о совместной жизни, тем более необходимой, что дети подрастали, необходимо было давать им образование, средств же на это было недостаточно вообще, а при житье на два дома — еще затруднительнее иметь таковые. Она в каждом письме писала мужу о его детях, надеясь тем возвратить его к себе, но все это оставалось без успеха. Она даже предлагала ему жить в одном помещении только для видимости, pro forma, в отстранение разных толков и пересудов, но граф не соглашался и на это. К сожалению, письма самого графа П. А. Румянцева к его супруге до сих пор неизвестны: не только не напечатаны, но неизвестно, хранятся ли где-либо.
С назначением графа П. А. Румянцева в 1765 году правителем Малороссии супруга его отправилась также в Глухов, — в то время местопребывание правителя Малороссии, — чтобы не подать повода к разным толкам об отношениях ее к супругу, который сам в 1765 и 1766 году почти не бывал в своей резиденции и находился в разъездах то по вверенной ему Малороссии, то в Петербург, то в Буртнев (его имение в Лифляндии). Графиня скучала, много писала своему мужу и, наконец, покинув Малороссию в начале 1767 года, возвратилась в Москву. С этого времени по день своей кончины в 1779 году она состояла только в переписке с супругом. Она, по-видимому, уже потеряла надежду жить вместе с ним и писала ему преимущественно о хозяйственных делах, о детях и об их обучении, что всецело оказалось возложенным на нее одну: отец вовсе этого не касался… По мере того как сыновья ее подрастали, являлась для графини новая забота — об определении их на службу… Но еще ранее этого графиня была принуждена покинуть родную Москву: будущий Наследник престола, Великий Князь Павел Петрович достиг уже возраста для вступления в брак, и в супруги ему была избрана Принцесса Гессен-Дармштадтская, позднее получившая, при святом крещении имя Наталии Алексеевны. Встретить Принцессу в Москве в 1773 году назначена была… графиня Екатерина Михайловна, которую Екатерина II встречала и ранее. Графиня исполнила возложенное на нее поручение — и в день бракосочетания Великого Князя, 15 августа 1773 года, была пожалована в действительные статс-дамы и назначена гофмейстериною при малом дворе Великого Князя… По возвращении в Петербург в 1775 году она продолжала переписку с мужем, просила его о совместном сожитии, хотя только pro forma, и сокрушалась до слез, получив от него решительный в этом отказ. Она твердо решилась уже в это время оставить двор, почитая тягостным для себя сопряженные с ее должностью беспокойства. Но неожиданная кончина от неблагополучных родов Великой Княгини 15 апреля 1776 года удержала Румянцеву от исполнения ее намерения. Императрица была безмерно довольна понесенными ею при этом трудами и беспокойствами, убеждала ее остаться при дворе хотя бы на год и заявила, что коль скоро Великий Князь увидит свою невесту, то ей, Румянцевой, необходимо будет ехать со свитою встречать ее в Мемеле. Румянцева согласилась исполнить желание Императрицы… По прибытии с невестою в Петербург графиня продолжала отправлять при малом дворе обязанности гофмейстерины. Великий Князь составил своей супруге особую инструкцию, по которой предлагалось ей предоставить графине Румянцевой полную свободу относительно прислуги и других мелких домашних распоряжений, даже относительно гардероба Великой Княгини, и никогда не допускать, чтобы ей жаловались на супругу фельдмаршала, и т. д. Пребывая при дворе, графиня часто писала своему супругу, пребывавшему в Малороссии, сообщала ему придворные события, разные слухи и новости при дворе, а также о своем неудачном хозяйстве в деревнях, о невыгодной поставке вина в казну, о постройках и т. д. Но она не покидала мысли удалиться от двора, несмотря даже на богатые подарки, полученные ею при крестинах 21 декабря 1777 года первого сына Великого Князя — Александра. В начале 1778 года она уже формально просила увольнения от двора, воображая, какую блаженную жизнь будет вести в Кайнарджи — имении Румянцева под Москвою. Их Высочества не дали никакого ответа на ее просьбу об увольнении, но прислали графа Николая Ивановича Панина уговаривать ее остаться при дворе; однако, „он тщетно мучил ее сладкоглаголанием“; затем Великая Княгиня убеждала ее остаться, делая разные препозиции и обещания, но, видя непреклонность графини, приняла от нее письмо к Ее Величеству с изложением просьбы разрешить ей покинуть двор…
