Огюстен Кальме - Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов
Мы заканчиваем наши замечания об оптических обманах, как источнике суеверных убеждений в возможности явлений привидений, домовых и других существ из отряда нечистой силы правдивым мнением естествоиспытателя Брюстера: «Наш глаз есть самое обманчивое орудие из всех внешних чувств». Повторяем, что обманы этого орудия — самые опасные обманы. Разубеждать людей, обманутых подобным образом, и притом если люди эти с ограниченными сведениями о законах природы, дело не легкое.
Объяснять, однако ж, всякого рода явления привидений одними обманами зрения, конечно, недостаточно. Но мы и не имели этого в виду. Напротив, мы думаем, что здесь на помощь обманывающему нас глазу приходят и другие наши чувства. Лучшим же помощником глазу в этом случае бывает наше ухо. Кто бывал в хорошо устроенных театрах, кто слышал искусных чревовещателей и других фокусников, тот знает, что наше ухо очень способно вдаваться в обманы самые очевидные. Обманывается оно не относительно звука, а относительно причины его. Искусно представленный на сцене гром, вой бури, плеск морских волн, так кажутся естественными, что не видавший таких диковинок подумает, пожалуй, что перед ним на самом деле разгулялись эти буйные стихии. Подобные обманы слуха, при другой обстановке и в других размерах, так же легко могут повториться и наполнить нашу душу ужасом, как в театре они вызывали у нас удивление. Завыл ветер в трубе в темный осенний вечер, а робкому, покинутому одному в комнате ребенку кажется, что воют и свистят на чердаке тысячи тех домовых, о которых натвердила ему рассказчица-бабушка. Свистит ветер в дуло ружья, зашуршали ветви о сумку патронташа, а заблудившемуся охотнику в лесу ночью грезится, что это зеленый леший потешается, обходя ему дорогу. Шумит мельничное колесо, бурлит вода из-под ставок, а суеверному мельнику в ночной тишине слышатся какие-то особенные звуки, и думает он, что это дедушка водяной хозяйничает вокруг его мельницы. Заметим, что одни и те же звуки ночью слышатся в наших ушах совершенно иначе, нежели днем; один и тот же стук часов, скрип дверей звучит иначе в пустых комнатах, нежели в жилых. В первом случае это объясняется особенным раздражением нервов в ночное время и внутренним психическим настроением; а во втором особенным отражением звуков, зависящим от совершенной прозрачности и равномерной плотности воздуха в ночное время, по объяснению Гумбольдта. Теперь припомним, когда и где являются обыкновенно привидения, духи и проч. Ночное время — обычный час явлений домовых и привидений; нежилые дома, где жили когда-то злые господа, мельницы, где творили свои нечестивые дела колдуны-мельники — вот любимые места собраний мертвецов-вам-пиров. Сообразивши все это, легко понять, что все эти чудесные явления — плоды обмана наших же собственных чувств, которому слишком хорошо благоприятствуют ночное время, пустынность места, а особенно те фантастические, чудесные сказки, которые мы с такой охотой слушали во время нашего детства.
Есть места, особенно благоприятствующие обманам слуха. На море, например, на поразительном расстоянии наше ухо может различать звуки колокола, протяжного пения или музыки, так что мы будем совершенно не в состоянии определить причины этих звуков. В былые времена, при незнании законов акустики (науки о звуках), подобные явления наводили смертельный страх и тоску на суеверных моряков. Зазвонят на корабле в колокол, на другом корабле, удаленном от первого иногда за несколько десятков миль, отчетливо услышат матросы эти звуки и начнут приготовлять свои запасные белые сорочки, и тоскливо со дня на день ждут страшного урагана, повальной болезни или штиля и голодной смерти. Теперь разъяснены такие явления, а все-таки матросу жутко слышать колокольный, например, звон в открытом море, где, в минуту затишья, как-то особенно заунывно разносятся эти звуки.
На очень высоких горах, где воздух разрежен, происходит явление, совершенно противоположное сейчас рассказанному. Там слова людей, находящихся друг подле друга, бывают едва различаемы, звук ружейного выстрела на расстоянии каких-нибудь десяти саженей слышится не сильнее звука от разрыва бумажного мешка, надутого воздухом. Отражение звуков, обыкновенно называемое эхом, тоже не во всех местах происходит одинаково. В обыкновенной комнате без сводов оно бывает совершенно не слышно; в лесу же или между скал, где неровность поверхностей благоприятствует разнообразным отражениям звуков, эхо делается до того сложным, что в нем нельзя узнать его первоначального звука. В длинных узких коридорах самый слабый звук слышится на огромном пространстве. Все эти явления очень убедительно доказывают, как наше ухо может ошибаться насчет первоначальной причины звука, и как непонятность происхождения этих звуков может служить к образованию разнообразных нелепых представлений о говорящих привидениях, поющих мертвецах и т. п.
Наше ухо не знает покоя. При глубоком сне, покое всех органов, ухо может принимать возбуждения, под влиянием которых составляются иногда разнообразные сновидения. Причина этого находится в самом положении нашего уха. Все другие наши органы мы можем удобно изолировать от внешних возбуждений — закроем глаза, удалим предметы, действующие на наше чувство осязания, обоняния, вкуса, это все легко и удобно; но удалить звуки, действующие на наши слуховые органы, мы почти не в состоянии, на это у нас недостанет средств. Такая постоянная напряженность наших слуховых нервов бывает часто причиной того, что при внезапном переходе от большого шума к совершенной тишине нам положительно без всякой посторонней причины слышатся разные звуки, звон или что-либо другое.
При обманах слуха, поверхностное исследование о причинах происхождения известных звуков не только не может принести пользы, разъяснить дело, но может совершенно сбить с толку и запутать исследователя. Нужен для него большой запас твердости и убеждения в том, что вокруг его не происходит ничего сверхъестественного. Часто настоящая причина звуков бывает так далека, что при одном опыте и при спокойном состоянии мысли ее совершенно найти нельзя. Мысль ищет причины и, не находя ее, все более и более поддается влиянию мечты и фантазии, создающих свои причины, творящих разные дива. При таком взволнованном состоянии самый здравомыслящий человек удобно поддается разным страхам, разным суеверным представлениям. Присоединится к этому иллюзия зрения, и готов рассказ о привидении, издающем странные нечеловеческие звуки и этим еще более наводящем ужас. При расследовании этих явлений необходимо самое невозмутимое хладнокровие, знание дела, а главное — твердое желание отыскать и исследовать причину явления. Только при таком ходе исследований можно ждать хороших результатов. Когда человек дойдет до такой степени развития, тогда исчезнут скорее, чем от пения петуха, все эти привидения, блуждающие мертвецы, домовые и вся эта нечистая сила, смущающая робкую душу простолюдина.
Оканчивая наши замечания о разнообразных обманах внешних чувств, доставляющих человеку столько напрасной тревоги и беспокойства, считаем нужным коснуться причин другого рода, еще более поддерживающих в человеке суеверное настроение. Говоря об обманах наших внешних чувств, зрения и слуха, мы видели, что обманы эти имеют свою полную силу при обстановке известного только рода. Так, например, в театре постоянно обманывают наш слух или наше зрение, однако мы не чувствуем никакого ужаса; фокусник — какие чудеса творит перед нами, однако мы смотрим на него совершенно спокойно, с полным убеждением, что перед нами ничего не совершается сверхъестественного. Но бывают состояния, когда ни время, ни место не спасают человека от иллюзий. В жилой комнате, среди многолюдного общества, видит человек или людей давно умерших, или далеко отсутствующих, или наконец видит каких-нибудь существ совершенно фантастических. Подобные случаи не редки и притом они могут быть с людьми, не страдающими ни белой горячкой, ни помешательством ума. Это особая болезнь, известная под именем наклонности к галлюцинациям. Что эта болезнь возможна и у людей очень сильных, у натур богатых, но истощенных или слишком большими лишениями, или наоборот, истощены совершенной неумеренностью в жизни, пьянством, сладострастием. У таких субъектов подобное состояние продолжается недолго. Они обыкновенно скоро кончают жизнь или самоубийством, или в белой горячке. Гораздо продолжительнее, иногда целые годы, выносят эту болезнь люди от природы слабые, нежные, нервные, ведущие жизнь совершенно праздную. Положение таких людей в высшей степени печально. Вечно они находятся в обществе каких-то чудесных существ, нашептывающих им какие-то таинственные речи. Темнота их пугает невыразимо, малейший шорох, звук заставляет болезненно вздрагивать. Они обыкновенно скучны, молчаливы, рассеяны, потому что их внимание постоянно двоится между миром вещей действительных и существами, созданными их больным воображением, и имеющими для них все качества и свойства предметов действительных. Хорошо, если это человек образованный, который или сам поймет или поверит умному медику, что состояние его болезненное, что причины всех его видений находятся в нем самом, в раздражении его нервной системы, в ненормальном отправлении его мозга. Он может избавиться от своих идеальных друзей простыми вареньями медицинской кухни. Если же этот человек упорный суевер, объясняющий все эти явления проделками над ним нечистой силы, то это такое положение, хуже которого и представить себе невозможно. Подобная пытка бывает до того невыносима, особенно если она продолжается много лет, что люди эти, несмотря на совершенное отсутствие в них всякого характера и решительности, часто оканчивают жизнь свою самоубийством. Впрочем, при таком состоянии трудно и ожидать более благоприятного исхода. Здесь совершенно изменяется порядок всей нашей жизнедеятельности. В ряду с действительными предметами, на которые мы смотрим, являются другие предметы и картины из далекого прошлого, сохраненные и воспроизведенные памятью, а с этим вместе являются и такие образы, которых мы положительно никогда не видели и которые созданы нашим больным воображением. Сила внутренних представлений в этих случаях бывает так велика, что человек бывает совершенно не в состоянии различать, что перед его глазами есть действительного, и что воображаемого: то и другое имеет для него положительно одинаковое значение.
