Павел Кочемаров - Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза
Надо признать, что на этом пути коммунисты добились определённых успехов, по крайней мере в сфере теоретической.
«Демократы» в период «перестройки» немало потешались над идеей коммунистического общества, где каждый получает «по потребности», как над утопией. А между тем что, по сути, представляет собой эта идея? Если вдуматься, коммунистическое общество есть не что иное, как предел и завершение либеральной идеи непрерывного общественного прогресса. Коммунисты просто додумали эту идею до логического конца. Они ввели в идею непрерывного прогресса понятие «предела» и тем самым придали ей законченность и осмысленность. Вместо совершенно бессмысленного «бесконечного прогресса» либералов коммунисты получили нечто вполне мыслимое и зримое. А то, что в результате получилась утопия, – вина уже не коммунистов, а самой этой идеи, – ничего другого из неё извлечь невозможно.
Наряду с общим содержанием есть, конечно, и отличия. Либерализм ставит в центр своего учения человеческую индивидуальность, субъекта. Коммунисты же – объективисты, «реалисты»; у них на переднем плане реальный мир, основой которого, как они полагают, является «материя». Но что представляет собой этот мир и эта материя в рамках новоевропейского нигилистического мировоззрения? «Единственное и исключительно оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается в мифе о вселенском мёртвом Левиафане, который – и в этом заключается материалистическое исповедание чуда – воплощается в реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и вознестись на чёрное небо мёртвого и тупого сна без сновидений и без всяких признаков жизни»[85].
Если рассмотреть картину мира в новоевропейском нигилистическом восприятии, то это будет беспредельное чёрное пространство, чёрная пустота; а в этом пространстве мельтешат одинокие, отъединённые друг от друга свободные атомы – личности. Они появляются из этой чёрной пустоты неведомо как, существуют некоторое, отпущенное каждому из них время и снова растворяются без следа в беспредельном вселенском вакууме. Данная картина мира общая и для либерализма и для коммунизма. Но в рамках этой картины они делают акцент на разных её элементах, – внимание либералов приковано к атомам – личностям, коммунисты же сосредоточивают своё внимание на чёрном вселенском вакууме («материи»), всё порождающем и всё поглощающем. Вот в этом, в основе своей, и заключается сходство и отличие двух близкородственных негативных систем – либерализма и коммунизма: единая мировоззренческая картина и разность акцентов в рамках общей для обеих систем картины.
Таким образом, социализм, явившийся идеологической основой создания коммунистических деспотических режимов, по происхождению есть продукт Европы, одна из негативных систем, один из продуктов европейской обскурации. Поэтому неверно считать коммунизм порождением только России. Без участия Запада коммунистический режим никогда бы не возник.
Придя в Россию, марксизм сильно национализировался, – это общеизвестно. Как писал Бердяев, «Маркс был слит со Стенькой Разиным». То же самое произошло и в других странах, где марксисты пришли к власти (Китай). В отличие от либерализма социализм оказался способен гибко приспосабливаться к внешней этнической среде. Давно уже замечен тот, казалось бы, парадоксальный факт, что идеология фабричного пролетариата и индустриального общества побеждала только в «отсталых», преимущественно крестьянских странах. Но крестьянская масса – главный и последний хранитель этнического сознания народа. Значит, марксизм одержал победу лишь там, где он соединился с этносом; где этнос был ещё достаточно силён, чтобы оказать противодействие самой откровенной антиэтнической идеологии антисистемы – либерализму; и достаточно слаб, чтобы допустить в свою среду другую негативную систему. Вспомним, что и в Европе коммунизм добился наибольшего влияния на романском юге с более сильным европейско-католическим этническим сознанием, а не на протестантском севере.
Повышенная способность социализма сочетаться с различной этнической средой привела к его расколу на два течения, которые можно условно обозначить как доктринёрское и народное, – воплощением первого явилась европейская социал-демократия; самым ярким образцом второго – русский большевизм. Вот как характеризует эти течения испанский историк Антонио Ортис:
«Из истории коммунистических партий… видно, что практически во все времена их существования в них имели место два проекта коммунизма и два проекта партии. Наличие этих двух проектов не всегда осознаётся, можно даже сказать, что они существуют на интимном уровне. Различаются они не на уровне идеологии, а на уровне самого восприятия жизни и смысла существования человека в обществе.
Есть коммунизм, культурной основой которого является такая солидарность, которую мы можем назвать традиционной, народной, крестьянской… Народ, государство, общество и человек воспринимаются как единые, тотальные естественные субъекты. Они – совокупность объективных и субъективных, материальных и духовных ипостасей, которые их образуют. В этой модели коммунизма человек соединён узами солидарности со всем обществом и с природой. Его солидарность выходит за рамки социального и распространяется на природу, с которой человек устанавливает особые отношения. В Европе и России основаниями этого коммунизма были и продолжают оставаться традиции солидарности с крестьянскими корнями. Они поддерживаются, с одной стороны, культурными религиозными традициями, особенно восточным Православием и народным католицизмом католических стран Южной Европы.
С другой стороны, их укрепляют социальные структуры и образ жизни, которые, несмотря на наступление индустриального общества в форме капитализма или социализма, сохранились в жизнеспособном виде в некоторых частях Европы вплоть до середины ХХ века, а в СССР и до наших дней. Даже когда эти структуры и образ жизни были подорваны в Европе, возникающий рабочий класс, в подавляющем большинстве происходящий из крестьянства, сохранил эти традиции, а с ними и способ восприятия и понимания окружающей действительности. В течение нескольких поколений промышленные рабочие продолжали оставаться крестьянами – в психологическом и даже в значительной степени в социологическом смысле…
Другой проект коммунизма – городской, рационалистический. Он унаследовал ценности Просвещения и Французской революции, принял модель атомизированного человека и с нею индивидуализм. Этот проект коммунизма отвергает традиционное крестьянское мироустройство, народный мир как пережиток феодализма. Он принимает все мифы сложившейся после Французской революции европейской историографии относительно крестьянского мира и „Старого порядка“. Согласно этому проекту, коммунизм должен быть построен на основе свободных индивидов, соединённых классовыми интересами и классовым сознанием. Крестьянский мир с его связями солидарности – остаток феодализма. Отсутствие классового сознания в среде крестьян делает их мелкими буржуа, превращает их в „мешок картошки“. Это проект коммунизма, который, в конце концов, согласился с основными принципами, на которых стоит капиталистическое общество. Он признал регулирующую роль рынка (эвфемизм, за которым скрывается принятие рыночной экономики и частной собственности) и гражданское общество, основанное на концепции человека как атома, а также принял парламентскую демократию как политическую систему… Это – атомизированное общество, продукт протестантской Реформации, Научной революции и культуры современного индустриализма. Традиционные общинные ценности, традиционная солидарность, основанная на модели делимого „общего человека“ („часть меня присутствует во всех людях, а во мне присутствует часть всех людей“), рассматриваются в этом коммунизме как реликты предыдущих эпох в существовании человека.
Реликты, которые служат препятствием прогрессу и обречены на исчезновение»[86].
Перед нами картина двух направлений социализма – народного, этнического и социализма буржуазного, прагматического, обскурационного. В цитированном фрагменте живо подмечено, как социализм пропитывается этнической средой, где последняя ещё достаточно сильна. В отрыве от этнической среды социализм становится вполне буржуазной идеологией. Современные социал-демократические партии Европы совершенно обуржуазились, так что даже невозможно различить, где кончается идеология и политика либералов, а где начинается – социал-демократов; чем отличаются Коль и Шредер, «левый» Блэр от «правого» Ширака.
Почему именно социализм оказался способен соединиться с множеством этносов во всех уголках мира, достаточно понятно, – ведь он проповедует общность, коллективизм, а это очень созвучно всякому этническому чувству. В период угасающего этнического сознания такая коллективная идеология могла дать ему какую-то точку опоры в противостоянии экспансии Запада. Соединившись с негативной системой коммунизма, этнос направил её оружие против породившей её антисистемы. Социализм дал этносам Востока рациональную организацию хозяйства, современную индустрию, технику и научный прогресс. Вооружившись этими техническими средствами, народы Востока смогли длительное время оказывать эффективный отпор Западу и временами даже переходить в контрнаступление. Диалектика исторического развития оказалась такова, что этнос, соединившись с негативной системой, паразитирующей на его энергии, – с другой стороны, благодаря этому создал конструкцию, защищавшую его от мощной экспансии другой негативной системы и быстрого поглощения Западом.
