Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом - Татьяна Шишкова
Хотя проявлений руссоцентризма на официальном уровне было немало, увидеть в них последовательно проводимую националистическую политику мешает обилие противоречивых жестов, в том числе и со стороны главного советского идеолога — Сталина. 24 мая 1945 года на приеме в честь командующих Красной армии в Кремле он поднимал тост за русский народ как «наиболее выдающуюся нацию из всех наций, входящих в состав Советского Союза», 8 октября того же года на встрече с представителями делегации общества «Финляндия — СССР» в ответ на заверения делегатов в том, что сравнение с русскими является для финнов лучшим комплиментом, он призывал не идеализировать русский народ, который, как и другие народы, имеет свои недостатки, а в 1947‐м отверг составленный Ждановым проект тезисов о выдающейся роли великого русского народа в семье советских народов с лаконичной формулировкой: «Не то»614. В то же время в контексте выстраивания новой репрезентации государства в этих противоречивых жестах обнаруживается своя логика: конструирование новой истории советских субъектов оказывается здесь неразрывно связанным с осмыслением того, чтó именно Советский Союз может предложить другим народам, а значит, и того, какой они должны его увидеть.
ИСТОРИЯ И ИДЕОЛОГИЯ
Изменения в подходе к национальному вопросу, заложившие фундамент для последующей кампании по унификации историй народов СССР, произошли еще во время войны. В 1944 году в УПА состоялось совещание историков, посвященное обсуждению разногласий вокруг работы «История Казахской ССР». Книга была выпущена Казахской академией наук в 1943 году, удостоилась положительных отзывов, была номинирована на Сталинскую премию, но затем снята с конкурса после того, как один из рецензентов отметил отсутствие в ней доброжелательности по отношению к русскому народу и политике Российского государства. Исключение из числа номинантов вызвало возмущение редактора книги Анны Панкратовой, которая добилась организации совещания для обсуждения книги и текущего состояния исторической науки в целом. В ходе совещания было установлено, что в книге действительно создается ложное впечатление, что казахское государство уже в XV–XVIII веках было прочным и могучим и потому его присоединение к России стало «абсолютным злом». Эта интерпретация была расценена как ошибочная: участники совещания сошлись на том, что в действительности в досоветский период существовали лишь зачаточные формы казахского государства, а присоединение к России спасло казахов от порабощения соседними государствами и позволило им приобщиться к великой русской культуре. Итоги обсуждения предполагалось зафиксировать в соответствующем постановлении, но его первый проект был раскритикован Сталиным, после чего к работе подключился Жданов. В течение нескольких месяцев он под редакторским контролем Сталина писал тезисы «О недостатках и ошибках в научной работе в области истории», но они так и не увидели свет615. Отсутствие официальной резолюции создало ситуацию неопределенности в публичном историческом дискурсе: даже внутри редакций журналов не было единого подхода к национальному вопросу. Так, в начале 1945 года заведующий отделом издательств УПА М. Морозов, суммируя основные тезисы обсуждения «Истории Казахской ССР», писал в журнале «Большевик», что неверно рассматривать завоевание Казахстана Россией как «абсолютное зло», а спустя несколько месяцев в том же журнале начальник УПА Александров заявлял: немалый вред советской исторической науке наносят попытки опрокинуть марксистско-ленинское положение о том, что царская Россия была «тюрьмой народов»616. Эта неопределенность, как и само обсуждение «Истории Казахской ССР» в ЦК, была следствием постепенного нарастания противоречий между двумя официальными подходами к национальному вопросу.
Интерес к героическому прошлому у советских народов не был стихийным. Накануне войны и в ее начальный период национальная история стала важным инструментом воспитания патриотизма и мобилизации масс. В честь русских национальных героев снимали фильмы, их именами называли военные награды, о них писали газеты и постоянно вспоминали в официальных речах. С нерусскими героями дело обстояло хуже, и в первый период войны национальные республики ругали за пренебрежение к прошлому. Журнал «Пропагандист» в 1942 году призывал союзные издательства активнее снабжать население книгами о славных победах прошлого, отмечая, что и у нерусских народов «существует горячее желание больше знать о героизме своих предков, об участии своих сынов в отечественных освободительных войнах»617. Узбекам напомнили о Махмуде Тараби, сражавшемся за свободу от монгольских захватчиков, украинцам — о запорожских гетманах Петре Сагайдачном и Богдане Хмельницком (в честь последнего даже учредили специальный орден)618. К мобилизационной кампании были подключены и историки: за время войны Академией наук были изданы «История Азербайджана» (1941), «История Украины» (1943), «Очерки по истории Казахской ССР» (1941) и «История Казахской ССР» (1943), закончена работа над составлением «Истории Узбекской ССР» и первых двух томов «Истории Грузии», продолжена работа по составлению историй латвийского и якутского народов и истории Коми и т. д.619 Однако к тому моменту, как требование обеспечить аудиторию национальным прошлым стало давать плоды, мобилизационная волна пошла на спад и на первый план вышло конструирование общесоветской истории победы. Воспевание национальных героев представляло тут помеху, что и стало причиной совещания историков в ЦК. Существует точка зрения, что успехи Красной армии, обусловившие превращение войны из оборонительной в освободительную, сделали ненужным продвижение нерусских боевых традиций, и советское руководство потеряло интерес к прошлому нерусских народов620. Это не совсем так: интенсивность, с которой в течение следующих лет проводилась чистка национальных историографий от «буржуазно-националистических извращений», свидетельствует о том, что в послевоенный период советское руководство
