Елена Первушина - Петербургские женщины XVIII века
Прекрасные серьги, перстни и кольца с эмалью приемлют уже от щеголих последнее целование. Бусы исчезают со света и вееры с изображением приятных дурачеств навеки изгоняются. Болтание серьгами отныне не будет придавать ветреным головам пленяющей красивости. Отныне милой девице и страстно любимой невесте ни один щеголь не может подарить на мизинец ни Gage d’amour (от франц. — залог любви), ни Gage d’amiti (от франц. — залог дружбы). Нежной белизны рука не поправит на шее голубых бус, а картинки на французских спичках не станут прохлаждать лица!
Жилеты, кафтаны шитые и полосатые казимиры не будут уже придавать собою пестроту достоинствам. Пуговица, округленная за морем, не будет видна на поле щегольского кафтана. Пряжки, на волос покрытые серебром, уймутся местничаться с настоящими. Башмаки и сапоги, преплывшие моря, не видны будут на ногах; выписная шляпа не покроет головы, а привозные трости и хлысты навеки исхитятся из рук щеголей. Умолкнут брелоки, и часы с эмалью не покажут время! Прострется всюду умеренность, расточение померкнет, и щегольской свет погибнет!
На детские резвости, игрушки и куклы отныне не потратят родители половины своих доходов. Отныне взрослые не будут дорого давать за то, чтоб было во что положить перышко для ковырянья в зубах. Охотницы до обмороков из дешевых фляжек будут нюхать спирт. Увы! и сор для нюханья не станут уже хранить под эмалью и разноцветным золотом!
Прости навеки, шампанское, единое пьянство, позволенное богатым шалунам! На пирах и за столом не будешь уже ты плескаться вверх и кипеть в бокалах! Да восплачутся винолюбивые вертопрахи и вместе с ними все те, которые любили напиваться дорогими винами и вскружать себе голову парами заморских настоек!
Увы! умеренность всюду водворяется! Стены без французских обоев и простой фонарь для освещения гостиной отныне всюду представлять будут противную глазам дешевизну! Щеголиха не будет убираться на выписном табуре, а щеголь вертеться на заморских креслах и канапе. Во всех подъездах слышно будет хлопанье простыми бичами; иностранное колесо не будет биться об мостовую, а выписная рессора гнуться под легкими щеголями и щеголихами!
Плачьте и стонайте, злополучные изгнанники! Ветреностию утвержденное, дурачеством обороняемое и роскошию вознесенное владычество мое поколебалось и пало. Увы! что есть плачевное существо мое и непостоянная слава моя? Производить прелестное, отметать оное для нового, новое делать старым, в один день быть славимой и хулимой, одним днем умирать и оживляться: се тщета и ничтожество моей великости, основанной на удовольствии и скуке, на прилеплении и непостоянстве.
О! вы, ветром наполненные головы щеголей, и вы, непостоянством биющиеся сердца щеголих! гнусная рассудительность способна ли ежедневно угождать вашим вкусам и прихотям; ежедневно переменять ваши украшения и достоинства? Ежедневно решала я, что должно почитать хорошим или худым, умным или глупым, старым или новым. Гонимо мною было продолжительное единообразие, постоянное употребление вещей и гнусная их дешевизна. Утро начинало славу вашу одним убором; к полдню другое выдуманное довершало вашу великость; к вечеру третье изобретенное умножало вашу красоту. Кораблями отягощенные моря, столицы, наполненные продавцами, дома, населенные художниками и художницами, возвещали мою заботливость о переменах и новостях. Апрельский ветер ежегодно придувал к петербургским берегам плывучие магазины с модными товарами; майский мчал их обратно с здешними сокровищами и в оборот с новыми безделками; в августе успевали приплывать оные за новыми деньгами. Так текли счастливые дни моего владычества; а ныне скоро единообразность и умеренность наложит цепи на вкус, щегольство, подражательность и дурачество!
Внемлите стону моему, возлюбленные мною подражательность и расточение! Подкрепите могуществом вашим обессиленную от горести владычицу свою. Вопреки рассудку и умеренности произведите тленность и новости, достойные ума и кошелька щегольского света. Отмстите за французское пудро и помаду французскою гребенкою и драньем рукою француза. Внушая расточителям охоту выдумывать на месте дурачества, коим подобные доныне изобретались за морем, отмстите тем за изгнание выписных изобретений. Отмстите за лино-батист, за тарлатан и достойных их сотоварищей изобретением новейшей тленности. Замените магазины мод девичьими и соделайте оные училищами нового расточения. Отродье кружев и кружевных манжет, потомство разного рода французского шитья, да возродятся под перстами, коим повинуются коклюшки, филейная и тамбурная нить. Умоляю праздных красавиц и щеголих держать при себе премножество вечных тружениц для шитья и поделки юбок, жилетов, накладок, платков, чепцов, шляп, шарлот, тюрбанов, манжет, кошельков и книжек. Умоляю расточителей и вертопрахов не оставлять похвального рвения разоряться и дурачиться. Всех выдумщиков и выдумщиц заклинаю вспомоществовать и покровительствовать оставшимся здесь исчадиям моим. Преславным изобретательницам новостей, преухищренным французским продавицам модных товаров даю и подтверждаю право производить новые моды; всюду истреблять продолжительную единообразность, не терпеть постоянного употребления вещей, а более гнусной прочности и дешевизны оных!
Спешите, расточители и мотовки, закупкою остальных товаров запастись на долгое время потомством изгоняемых мелочей и дурачеств. Явите себя в последний раз покровителями разорительного щегольства. Раскупайте все у продавцов по двойной и тройной цене; да не восстонут они с оставшимися на руках их товарами! На русском аршине да свистит непрестанно французская тафта, и всею силою да вытягиваются на оном линобатист и тарлатан. Сомнутые не здешними руками шарлоты (шляпа с розеткой, названная по имени Шарлотты Корде, убийцы Марата. Такие шляпки носили сторонницы монархии. — Е. П.), тюрбаны, чепцы, наколки, диадемы, бандо-д’амур („повязка любви“ — дамский парик из зачесанных высоко вверх волос, переплетенных с лентами. — Е. П.), накладки, гирлянды, косынки и рукавки всемогуществом денег да освободятся от заточения и изгнания. Да удостоятся гостеприимства карманов и комод дорогие галантерейные безделки. При последнем издыхании своем злополучные мелочи из магазинов и лавок простирают к щегольскому свету умиленный глас: будьте милостивы и жалостливы до нас бедных, к заточению и изгнанию осужденных дурачеств!»
Прислуга
В допетровской Руси девушки и женщины, находящиеся в услужении, назывались дворовыми девушками, сенными (от сени — нежилая часть дома между жилой частью дома и крыльцом или разделяющая две половины дома, которая обычно использовалась для хозяйственных нужд, а летом могла использоваться и для ночлега) или горничными (от горницы или горней комнаты — чистой комнаты обычно на втором этаже дома, где жили дочери хозяина). «Одни из служанок — обыкновенно девицы — занимались исключительно вышиванием вместе с госпожой и другими особами хозяйского семейства женского пола, другие — обыкновенно замужние — выполняли черные работы, топили печи, мыли белье и платье, пекли хлебы, приготовляли разные запасы, третьим поручалась пряжа и тканье», — пишет Н. И. Костомаров в книге «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях».
Дворовые и сенные девушки остались в родовых усадьбах, горничные переехали с хозяйками в Петербург. Им пришлось многому учиться: помогать хозяйкам надевать фижмы и зашнуровывать корсеты, высоко зачесывать и пудрить волосы, украшать прически цветами и лентами, стирать, гладить и хранить платья из новых, незнакомых тканей. Кроме того, горничные мыли пол, убирались в комнатах, проветривали и перестилали постели, чистили серебряные приборы. Если девушка была единственной служанкой в небогатом доме, на нее сваливалась вся домашняя работа.
В Англии, где все жители были лично свободны, слуг нанимали, причем за приличную сумму (горничная среднего звена получала в среднем 6–8 фунтов в год, плюс дополнительные деньги на чай, сахар и пиво, горничная, которая прислуживала непосредственно хозяйке (lady’s maid), получала 12–15 фунтов в год плюс деньги на дополнительные расходы, ливрейный лакей — 15–25 фунтов в год, камердинер — 25–50 фунтов в год). Русские были избавлены от этой необходимости — они, как правило, брали в услужение своих крепостных. Разумеется, обученная горничная ценилась выше простой девки, только что привезенной из деревни, ее при случае выгодно продавали.
В газетах того времени не редки такие объявления: «В приходе церкви Св. Николая чудотворца, в школе, продается 20-ти лет, собою видная и к исправлению горничной работы способная девка и хорошо выезженная верховая кобыла», «За 180 рублей продается девка двадцати лет, которая чистит белье и отчасти готовит кушанье. О ней, как и продаже подержанной кареты и нового седла, спросить на почтовом дворе», «За излишеством продается пожилых лет прачка за 250 рублей», «Продается молодая горнишная девка изрядная собой, умеющая шить золотом и приготовлять белье. Видеть ее и о цене узнать можно в Большой Миллионной у Конюшеннаго мосту в доме булошника под № 35, у дворника», «На Петербургской стороне в Малой Дворянской улице под № 495 продается горнишная 13 лет девка, знающая все принадлежащее до горничных услуг, и которая при том лица весьма приятнаго».
