Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 2 - Василий Васильевич Кандинский

«зыртысны» — спихнуть, столкнуть. Во всяком случае, если искать созвучия, то с одним из этих слов, а не с зырны, имеющим совершенно другое значение. Во-вторых, если предположить, что «серьяне» введено Стефаном, то невольно возникает вопрос: отчего не удержал он известного ему зырянского названия коми? Предположение является совершенно произвольным и похожим на то «внутреннее убеждение», к которому в сомнительных вопросах прибегает г. Лыткин. Крайне зыбкая почва, представляемая этим «внутренним убеждением», принимается иногда г. Лыткиным за твердое основание. Скромно высказав свое «убеждение» где-нибудь в примечании, этот автор через 2-3 страницы так убеждается, что говорит о нем уже как о факте, не подлежащем сомнению. Для примера сличаю прим. 3 на стр. 5 и текст стр. 7. В примечании говорится: «я внутренне убежден в том, что Стефан по мужской или женской линии зырянин, как братья Кирилл и Мефодий — славяне. В характере Стефана много зырянского: добросердечие, правдивость, трудолюбие, твердость, пытливость и трезвость ума (словно это черты, принадлежащие лишь зырянам! — В.К.); его переводы на зырянский язык обнаруживают, что он и думал по-зырянски, а не по-русски, как делают новые переводчики-зыряне» (уже самая бедность зырянского языка противоречит этому, да вообще такому рода доказательства принято называть логическим термином contradictio in adjecto). На стр. 7 говорится: «образованный зырянин Стефан не отказался и от предложения необразованного зырянина Пана» и т.д. Внутреннее убеждение получено силу факта.

Приложенная к книге этнографическая карта составлена, как говорит и сам автор, по картам гг. Стрельбицкого и Риттиха.

Оскар Пешель. Народоведение. Перевод под ред. проф. Э.Ю. Петри с 6-го издания, дополненного Кирхгоффом. Вып. I и II.

Вышедшие два выпуска перевода Volkerkunde охватывают собой введение и три главных отдела книги г. Пешеля: «телесные признаки человеческих рас», «лингвистические признаки» и «ступени развития техники, гражданственности и религии». Мы не будем говорить о введении, где автор определяет место человека в природе, отыскивая разницу между ним и другими животными, где высказываются несколько общие соображения относительно прародины человека и его древности. Оставим в стороне и отдел о телесных признаках, как специально антропологический. Из лингвистического отдела мы можем упомянуть лишь о том, что, признавая язык одним из средств для классификации в народоведении, автор предупреждает, что подобная классификация должна тщательно проверяться всеми возможными способами, должна строиться крайне осторожно ввиду часто встречающихся заимствований и посторонних влияний.

Переходя к последнему отделу, мы остановим внимание на отрицании г. Пешелем существование в данное время народов диких, живущих в естественном состоянии (Naturvolker). Это отрицание основывается на том, что нет самого ничтожного племени, не знающего употребления и способов добывания огня. Самыми близкими к первобытному состоянию автор считает ботокудов Бразилии, при этом в подтверждении своего мнения он приводит следующие два факта: что ботокуды «ходят вполне голыми» и обезображивают свои лица деревяшками ([стр.] 144). Первое доказательство представляется несколько странным ввиду того, что за две страницы ранее автор, оспаривая первобытность бушменов, утверждает, что нагота вовсе еще не признак первобытности. Что касается деревяшек, то это, на наш взгляд, конечно, странное, украшение есть без сомнения то стремление стать выше животного, о котором г. Пешель говорит как о признаке некоторой культуры. Далее приводятся такие данные о ботокудах, как почитание луны — творца мира, заботы о путях сообщения и т.д. (145), данные, конечно, высоко поднимающие племя над уровнем первобытности. Объясняя любопытные рассказы об отвращении некультурных народов перед нашей цивилизацией, строящейся на некоторых ограничениях свободы, г. Пешель признает за ними большой запас свободы духовной в противоположность полукультурным народам, обладающим свободой гражданской (150). Здесь, конечно, замешано некоторое недоразумение, так как, насколько известно, различие цивилизованного общежития от первичной организации в том и заключается, что первое представляет несомненно большую обеспеченность свободы именно гражданской.

Не перечисляя подробно всех глав этого отдела, укажем лишь на огромное количество фактов, которыми автор подкрепляет все свои выводы. Говоря о пищевых веществах, одежде, жилище, вооружении и т.д. и восстанавливая с замечательной осторожностью все проявления житейской техники, г. Пешель приводит длиннейший ряд данных, на основании которых им строятся предположения. Конечно, есть и исключения. К таковым нужно отнести отрицание гетеризма. Исходя из своего обычного сравнения человека с другими животными, автор оттеняет наблюдаемое у обезьян парование, упоминая, кроме того, и больший процент смертности незаконнорожденных детей перед законными (233 и 234). Сам по себе интересный и оригинальный прием сравнительного с животными изучения человека все же, как кажется, не должен исключать более широкого наблюдения. Больший же процент смертности незаконнорожденных в сущности ничего не говорит. У значительного числа народностей, говорит далее сам автор, «все семейные права производятся от матери» (237), но это еще «не говорит непременно в пользу того, чтобы принадлежность к отцу рассматривалась, как нечто недостоверное, а лишь за то, что кровные отношения к матери считаются за несравненно более крепкие» (238 и 239).

Здесь совершенно упущено из виду то фиктивное рождение, которое у некоторых народов разыгрывает отец. Упущены из виду и те многочисленные факты, где целомудрие девушки вовсе не непременное условие для брака.

Начало общества — семья; начало власти — первая кооперация. Этого мнения естественно должен придерживаться автор, отрицающий состояние матернитета.

Зачатки религии объясняются г. Пешелем как следствие стремление человека отыскать причину явлений. Странно только то, что явление обоготворяется всегда, когда оно чем-либо поражает человека и совершенно ему не понятно, что в то же время обоготворение отпадает, раз открыта действительная причина явления. Обоготворяя, например, змею, человек едва ли ищет какой-нибудь причины, он просто боится. Очень интересно объяснение идеи бессмертия: увидев во сне умершего, человек думает, что покойник в самом деле являлся ему. Это остроумное предположение не может, конечно, выключать аналогии, проводимой человеком, между смертью и различными состояниями бесчувственности, как это говорит Спенсер (Осн[ования] соц[иологии] 1, 168 и 9).

После общих замечаний о религии автор дает краткие очерки шаманизма, буддизма, дуалистических] религий, монотеизма израильтян, христиан[ского] учения и ислама. Этим оканчиваются первые два выпуска.

Выше уже приходилось говорить о громадном количестве фактов, заполняющих все отделы книги. Теперь позволим себе заметить, что строгость в выборе этих фактов в некоторых случаях не исключает пользования слишком устарелыми для нас источниками. Не знакомые с новейшей литературой легко могут составить себе картину быта хотя бы по Кастрену, Палласу, Буху, что, естественно, поведет к ложным представлениям. Этот недостаток, не исправленный и дополнениями г. Кирхгоффа, эта возможность представлений задним числом заставляют удивляться выбору именно этой книги для перевода, когда наша литература вообще не богата переводами и много прекрасных иностранных сочинений