Алексей Марков - Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов
С.Ч. Теперь я хотела бы задать несколько вопросов о мещанстве. Скажи, пожалуйста, употребляешь ли ты слово «мещанство» в повседневной жизни? Сейчас?
А.М. Давным-давно не употребляю.
С.Ч. А когда-нибудь ты его употреблял?
А.М. Возможно. Но уже не помню.
С.Ч. А твои родители употребляют это слово?
А.М. Да. Употребляли. Употребляли в одном ряду с понятиями — «быдло», «простонародье» и так далее. Вернее, не в одном ряду… Это понятие, как и те, другие, могло оказаться в оппозиции к понятию «интеллигенция». Интеллигенция и… Допустим, «интеллигенция и простонародье», «интеллигенция и мещанство». Это не значит, что это одно и то же. Слово «мещанин», как мне кажется, было наиболее значимо для этого дискурса 1960–1970-х годов. «Мещанин» — это очень важная категория для того, чтобы найти истинного интеллигента. В условиях, когда пытались обосновать свои собственные претензии на роль идеологов или на особые привилегии разного рода, в этих условиях нужно было себя очень четко ограничить от тех, кто мимикрирует. Мимикрирующие, они только притворяются интеллигенцией. А поскольку быть интеллигенцией престижно, или быть интеллигенцией — значит иметь право быть идейным лидером, Проповедником с большой буквы… Если это так, то тогда возникает масса желающих попасть в эту категорию, в особенности если говорить о привилегиях. Видимо, среди этой массы желающих там сразу же можно будет отделить чистых и нечистых, если посмотреть, насколько умело они делают то, что должны делать истинные интеллигенты. Или насколько буквально они это делают. Ха-ха. В особенности, как известно, некоторые материальные практики, связанные с обращением с вещами, с окружением себя вещами, относились к разряду «мещанских». Если они не дополнялись так называемыми «духовными» практиками — мыслями, ценностными жестами и если они приобретали какое-то исключительное место. Если «быть интеллигентом» для кого-то означало иметь определенную мебель, или знать стихи наизусть, или уметь играть на гитаре, если для кого-то к этому все сводилось, то «этот человек, очевидно, не интеллигент, а всего лишь мещанин». Он не понимает, что «подлинная интеллигентность заключается, например, в доброте». Ха-ха.
С.Ч. Ха-ха. А твои родители, они часто прибегали к этой категории для того, чтобы себя самих как-то определить?
А.М. Я приведу конкретный пример. Среди моих учителей была одна дама, которая собирала фарфоровых собачек. И она поощряла учеников дарить ей этих собачек и кошечек. Сразу же она была записана моими родителями, да и не только моими, в «мещанки». Тем более что, охотясь за собачками и кошечками, она позволяла себе откровенную нечестность — она поощряла учеников, которые дарили ей собачек и кошечек, хорошими отметками.
С.Ч. Да… Ну и дела… А как ты считаешь, сегодня это понятие вообще употребляется людьми этого возраста, предыдущими поколениями?
А.М. Я думаю, что поскольку ушел дискурс об интеллигенции, то ушел дискурс и о мещанстве. Он стал таким же бессмысленным. «Мещане» нужны были потому, что была «интеллигенция».
С.Ч. Вот я хотела еще один вопрос задать по поводу интеллигенции — есть ли у тебя сейчас эмоциональная реакция на сам этот термин, вообще на этот феномен. Вот когда ты видишь этих старушек… или не только старушек? Еще раз я хотела бы тебя спросить о возрасте — каким возрастом для тебя ограничивается интеллигенция? И твоя эмоциональная реакция на этот термин и на этих людей?
А.М. Я уже сказал, что для меня это прежде всего люди, которые вступили в пору сознательной жизни в шестидесятые — семидесятые — начале восьмидесятых годов. На протяжении этого двадцатилетия.
С.Ч. А ты-то сам…?
А.М. Я все-таки студентом стал только в 1985-м. Я думаю, что те, кто пришел на студенческую скамью еще в восьмидесятом году, вполне могли усвоить этот способ мышления. Я этого не исключаю.
С.Ч. То есть это поколение прямо перед тобой?
А.М. Да… Это длинное поколение передо мной. А что касается эмоционального аспекта, поскольку известная аллергия на шестидесятников у меня есть, вероятно, есть аллергия и на интеллигенцию.
С.Ч. А как тебе кажется, некоторая аллергия на интеллигенцию для твоего круга общения в целом характерна?
А.М. Да, в высокой степени.
С.Ч. А когда ты поступал в университет, ты кем себя ощущал? Ты тогда не хотел стать, например, «интеллигентом»?
А.М. Я не думаю, что я рефлектировал именно в этих терминах.
С.Ч. Я хотела бы как раз узнать, в каких терминах ты размышлял об этом…
А.М. Для меня был вопрос о высшем образовании, скажем. О работе преимущественно… Ну, вот это очень забавно, тогда было искусственное разделение, ходовое в то время — «труд умственный» и «труд физический». Не совсем понятное разделение, потому что нет такого физического труда, где бы не участвовала голова… Это совершенно очевидно. Но вероятно, предполагалось, что умственный труд — это образ жизни, когда человек трудится, преимущественно разговаривая или записывая. Что физические действия в данном случае эго, прежде всего, действия языком или рукой, вооруженной ручкой. Вот в такой системе координат я рассуждал несомненно — мне хотелось заниматься такой работой, которая предполагала бы прежде всего работу языком и ручкой. Примерно так.
Опять же, я расскажу одну забавную байку. Когда я поступал в университет, мне нужно было определить свое «социальное положение» в анкете. И я сперва не знал, для меня был вопрос — по каким критериям это делать, по социальному статусу родителей или по моему занятию, или делать это в зависимости от источников моего дохода. Я поступал сразу после школы в университет и поэтому склонился к последнему и определил себя так: «иждивенец». Что, конечно, пришлось немедленно исправлять.
С.Ч. Расскажи, пожалуйста, теперь о своей профессии и о своей профессиональной идентичности.
А.М. У меня и удобная, и неудобная позиция. Достаточно много занимаясь социологией в последнее время (она меня интересует теоретическими сторонами), я в то же время по базовому образованию являюсь историком.
С.Ч. Какая у тебя специализация?
А.М. Историк России. Я занимался рубежом XIX–XX веков. И надо сказать, что не отказываюсь никоим образом от своей первой профессии. Мне даже симпатично то, что я могу корректировать интуицию социолога интуицией историка, и наоборот. Это, мне кажется, является выигрышем, а не проигрышем. В то же время, в силу моей индивидуальной истории, которой мы здесь не касаемся, есть существенные идентичности для меня, которые связаны с профессией, но тем не менее не автоматически ею предполагаются.
Да, мне хотелось бы относить себя к интеллектуалам. И что это для меня означает? — Это означает для меня, несомненно, нечто большее, чем принадлежать к определенной профессии, к выполнению определенной профессиональной работы. Это означает, что у меня есть привилегии и задачи, которые можно было бы назвать общественно значимыми и которые можно было бы определить если не как функцию идеолога, — что мне претит, — то как функцию критического осмысления данного общества и осмысления своего собственного положения в этом обществе. Интеллектуалом можно назвать, собственно, человека, своей мыслительной работой оказывающего некоторое влияние на самого себя и на других. То есть это понятие предполагает отслеживание, так скажем, максимально широкого общественного эффекта от собственной работы, принятие ответственности в этом смысле за то, что ты делаешь…
С.Ч. Почему ты сказал «я хотел бы относить себя к интеллектуалам»?
А.М. В чем тут дело? Я не уверен, что это понятие вполне адекватно здесь и сейчас. Я опять-таки сказал, что есть существенные моменты моей индивидуальной истории, которые способствуют такому взгляду на вещи, которые потребовали от меня или подтолкнули меня к формированию такого взгляда на вещи. А именно — очень значимо, что влияние на меня оказала французская интеллектуальная культура XX века. И через тексты, и через живое восприятие. И поскольку, вероятно, я весьма эмоционально, что мне свойственно вообще, воспринял этот способ существования, то мне бы хотелось, чтобы он был значим и здесь, где я сейчас нахожусь. Но в какой степени это действительно так…
С.Ч. А в чем проблема? В сообществе?
А.М. Дело не только в сообществе. Я не уверен, что эта французская игра может быть вполне русской игрой.
С.Ч. Что конкретно делает интеллектуал? В чем может заключаться твоя лично деятельность как интеллектуала?
А.М. Хорошо. Ну, может быть, достаточно наивное представление, которое тем не менее от чего-то отталкивается. Что интеллектуал, допустим, это человек, который занимается профессионально литературным или научным трудом, но помимо этого критически осмысливает или, лучше сказать, высказывается по поводу общественно значимых событий. Это может быть событие, значимое для узкого сообщества, скажем, сообщества литераторов или ученых. Или это может быть событие, значимое для сообщества граждан, частью которого он является. И вот это высказывание, которое он производит в устной, письменной форме, каким-то жестом, — это высказывание тоже является событием общественной жизни. Дело не только в том, что он высказывает и каким-то образом жестикулирует, но и в том, что его слышат.
