Николай Николаев - Русская Африка
Несколько более или менее пригодных для жилья помещений форта заняли Ашинов с женой и Архимандрит Паисий с иеромонахами Ювеналием и Антонином. Рядом, в большой палатке, оборудовали походную церковь. Всем прочим было указано строить шалаши и землянки по периметру форта.
Свою деятельность колонисты начали с разборки развалин и благоустройства форта. Постепенно брошенное укрепление, которое переименовали в станицу «Новая Москва», стало обретать жилой вид. Во внутреннем дворе крепостицы устроили пороховой и продовольственные склады, кухню, пекарню и мастерские (портняжную, сапожную и оружейную). Здесь же, в стенах форта, разместились семейные — кто в палатках, кто в восстановленных на скорую руку помещениях. Рядом с крепостью поставили кузницу и плотницкую мастерскую. Вокруг посадили привезенные из России фруктовые деревья. Поход в Абиссинию планировали на март-апрель, так как, по расчету Ашинова, раньше этого срока нельзя было ждать известий от эфиопских властей и прибытия каравана. Пока же полным ходом работали портняжные и сапожные мастерские: атаман заказал обмундирование для тех казаков, которые пойдут с ним в Абиссинию. Прочие же, под командой Нестерова, должны были остаться в станице и оберегать ее.
С переездом русских из Таджуры в Сагалло у колонистов и здесь сразу установились прекрасные отношения с местным племенем данакильцев, подчинявшихся соседнему султану Магомету Лейте. Данакильцы бывали в форте частыми гостями.
«Дикари, — писал Нестеров, — стали навещать нас и привыкать к нам. Они приводили свой скот и меняли его на полотно. Скоро у нас завелось стало овец и коз. Данакильцы приносили нам молоко, мясо животных и птиц. Посещали нас вместе с мужчинами и женщины; мы принимали дикарей радушно, шутили с ними, изучали их язык и знакомили их с нашим, угощали их чаем, сахаром, сладостями и хлебом. Последний им очень понравился, и они постоянно приходили только за ним. В свою очередь, и дикари отвечали нам дружелюбием. Встречая нас в поле, на охоте или в горах, угощали молоком, мясом, яйцами».
29 января Ашинов развернул над фортом Сагалло богатое знамя, «драгоценный дар граждан града Москвы». Под этим знаменем состоялась торжественная присяга казаков на верность царю-батюшке, наследнику-цесаревичу и атаману Николаю Ивановичу Ашинову. Быту поселенцев с самого начала стали придаваться военные элементы. Из колонистов, записавшихся при поступлении в «казаки», составили сотню, которую разбили на шесть взводов. Первый, состоявший из 12 лично преданных Ашинову осетин и некоторых приближенных к нему лиц, считался «личным конвойным взводом атамана». Отставной капитан Нестеров начал регулярные строевые учения и стрельбы. На ночь выставлялись дозоры во избежание нападения недружественных племен. Но за все время ни одного такого нападения отмечено не было.
Члены собственно духовной миссии, составлявшие примерно треть от числа поселенцев и формально состоявшие под началом Паисия, значились послушниками и несли послушание также в виде различных общественных работ.
После переезда русских колонистов на новое место французы отнюдь не оставили их в покое, а еще больше обеспокоились, так как территория Сагалло хотя и считалась также под их протекторатом, но, по существу, никак не контролировалась. А местный султан был известен своей враждебностью к французам. Тем не менее французы приветствовали его контакты с русскими. Французы, подождав несколько дней, вновь, уже более настойчиво, потребовали прибытия Ашинова в Обок. Однако тот приглашение вновь отклонил… за недосугом.
Не зная, как реагировать на эту бесхитростную бесцеремонность русских, Лагард забрасывал Париж телеграммами, требуя разъяснений и инструкций. Париж запросил о целях миссии петербургские власти, которые сообщили французам, что Ашинов действует на свой страх и риск и правительством не поддерживается. Это придало французам некоторую уверенность. В конце января обокские власти направили в Сагалло новую депутацию, в составе которой были морские офицеры с крейсера «Примоге», зашедшие в Обок по пути в Марсель. На сей раз разговор состоялся довольно жесткий. Ашинова обязали явиться в Обок к губернатору, сдать ему под охрану все лишнее оружие миссии и поднять над фортом французский флаг, естественно, сняв русский. От визита в Обок Ашинов вновь уклонился, а на требования установить над фортом французский флаг ответил, что французы, если им угодно, могут сделать это сами, но что охранять их флаг он не будет. Относительно же лишнего оружия он заявил, что лишнего у него нет, а то, что имеется, необходимо для самозащиты на случай нападения диких племен. Таким образом, Ашинов отказывался лишь в слегка завуалированной форме признать французский протекторат над Сагалло, и его поведение представлялось французам все более вызывающим.
Ашинов не случайно отказался поехать в Обок. Как он впоследствии признавался, от греков, торгующих в Обоке, он получил сведения, что французские власти собираются его арестовать и депортировать в Таджуру. А это не входило в его расчеты. К тому же он, кажется, всерьез вбил себе в голову, что Сагалло не принадлежит французам, в чем его заверил туземный султан Магомет Лейта. Но поскольку у него уже не было надежд на помощь российской дипломатии, то он решил выжидать, рассчитывая, что французы не посмеют перейти от уговоров к более решительным действиям. Однако его вызывающая и одновременно страусиная тактика по принципу «авось пронесет» в конце концов вывела французского губернатора из себя. Тот проникся враждебностью к русской миссии. Но от решительных действий Лагарда до поры удерживало подозрение в том, что Ашинову покровительствует официальный Петербург. Ситуация действительно была неясная. С одной стороны, российское правительство предложило посредничество в переговорах с Ашиновым и уже готовилось направить в Таджуру офицера со строгими указаниями Ашинову подчиниться французским законам, но одновременно Петербург предоставил французам право в случае необходимости принять самостоятельные меры к водворению законности.
В ашиновском лагере между тем росла напряженность. Участившиеся визиты французов ясно свидетельствовали, что русское поселение они в покое не оставят. К этому добавился и конфликт между самими поселенцами, постепенно назревавший оттого, что одни из них благодаря близости к атаману попали в разряд привилегированных, а другие — в разряд притесняемых. Тщеславие самого атамана росло как на дрожжах. Здесь, на далеком от России африканском берегу, Ашинов ощутил себя этаким маленьким царьком, наподобие тех данакильских султанов, рядом с которыми он поселился. Он быстро усвоил привычку смотреть на своих сподвижников сверху вниз. Сознание того, что это он привез их всех сюда за свой собственный счет, вселяло в него неудержимое желание повелевать и распоряжаться, требовать беспрекословного подчинения.
К тому же стало ясно: запасов продовольствия отнюдь не хватит на пять месяцев, как ранее предполагали. Были ограничены нормы потребления, введены продовольственные пайки, распределением которых ведали приближенные к атаману лица. По словам недоброжелателей атамана, приближенные Ашинова, особенно его осетинский конвой, нередко третировали и безнаказанно притесняли рядовых колонистов. Ашинов предпочитал не вмешиваться, чтобы не ссориться со своими телохранителями, которых, кажется, сам несколько побаивался.
Участились случаи побегов к французам. Первыми подались в бега разочарованные ловцы удачи из числа люмпенов, примкнувшие к экспедиции в надежде на легкую наживу. Скоро Ашинов стал терять свою былую популярность и у добросовестных и надежных членов экспедиции. Они выражали свое недовольство авторитарными порядками, которые насаждались Ашиновым в «станице» и которые иной раз доходили до самодурства. Так, в условиях нехватки табака атаман самолично пожелал отучить весь отряд от курения, объясняя это тем, что «…в Абиссинии строго преследуется курение табака, и слабость наша могла вызвать к нам нерасположение абиссинского народа…» Поскольку при дворе Йоханныса IV действительно враждебно относились к курящим табак, то можно предположить, что в своих действиях Ашинов исходил из соображений целесообразности, но большинство полагало, что атаман придерживал табачок «для своих».
По мере того как число побегов из Сагалло росло, к пойманным перебежчикам стали применять все более жесткие меры: недельные каторжные работы и даже порку. Но это не остановило людей, а лишь ожесточило. Видя быстрый рост числа недовольных, Ашинов сменил тактику и стал уговаривать людей подождать до весны, когда, по его словам, из России должно было прийти новое судно с поселенцами, на котором он обещал отправить обратно всех недовольных. Однако и это не помогало. Дисциплина расшатывалась все более по мере сокращения норм продовольствия. Усилилось воровство. Было отмечено несколько случаев краж скота у туземцев, и, чтобы не испортить отношения с данакильцами, атаману приходилось каждый раз с лихвой выплачивать стоимость украденного.
