Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Не оного пой мужа, древле

Служившего царице той ,

Которая в здоровье малом

Блистала славой и красой

Под соболиным одеялом.

Но пой, ты пой здесь Решемысла,

Великого вельможу смысла,

Наперсника царицы сей …

При сопоставлении «царицы той» и «царицы сей» похвалы Потемкину оборачивались сравнением его с Шуваловым. В отличие от Шувалова Потемкин

Не празден, не ленив, а точен;

В делах и скор и беспорочен,

И не кубарит кубарей .

То есть Державин снова договаривает намек императрицы: кубари кубарит Шувалов. Кроме того, Державин делает попытку напомнить о «Фелице» и о той роли, которую она сыграла в замысле екатерининских «Былей и небылиц». Он пишет тут о своей Музе:

Ты, Муза! с самых древних веков

Великих, сильных человеков

Всегда умела поласкать;

Ты можешь в былях, небылицах

И в баснях правду представлять, —

Представь мне Решемысла в лицах.

Державин в своих записках подчеркивал впоследствии, что его «Фелица» не только открывала «Собеседник», от нее этот журнал «возымел свое начало», «как и самая Российская академия». Грот уточняет: «Дело в том, что, прочитав эту оду в рукописи, княгиня [Дашкова], незадолго перед тем назначенная директором Академии наук и уже мечтавшая о содействии успехам языка и словесности, увидела в этом стихотворении задатки того и другого», и ода Державина определила «господствующее направление» этого издания. «Может быть, – продолжает Грот, – под этим же влиянием и сама императрица задумала свои „Были и небылицы“; даже заглавие их как будто навеяно стихом из „Фелицы“ : И быль, и небыль говорить» [Грот, 204, 208].

Екатерина как будто бы не помнила об этом. Еще до публикации «Решемысла», в 4-й книжке «Собеседника», она рассказывала, как ей пришло в голову название «Были и небылицы»: «Когда начал писать, право не знал, что то будет слыть Были и Небылицы. Но вот как редкое сие творение свету известно сделалось: написав несколько страниц, начал я придумывать заглавие, или лучше сказать, как всякая вещь имеет свое имя, то как назвать и новорожденное дитя, тут как молния выскочило из моего пера громкое название Были и Небылицы . С сим вымыслом я сам себя не одиножды поздравлял» [Екатерина, 58]. Ко времени, когда вышла 6-я книжка журнала, где был помещен «Решемысл», «Были и небылицы» были уже одной из самых популярных рубрик журнала. Державин же напоминал императрице, что название заимствовано из его «Фелицы». Это была неловкость, но неловкость эта, конечно же, не была случайной: Державин продолжал бороться за признание своих заслуг и, не дождавшись никаких знаков внимания со стороны императрицы, решился на эту вольность.

А в 7-й книжке «Собеседника» (он вышел 28 октября 1783 г.) впервые появляется новый персонаж – «Каноник, член общества незнающих». Сначала в «Собеседнике» появляется письмо Каноника, а затем здесь печатается «Ежедневная записка общества незнающих», где Каноник выступает в качестве одного из действующих лиц. Грот указывает, что подобное общество в самом деле существовало какое-то время при дворе и роль Каноника исполнял в нем Л.А. Нарышкин [Грот, 224, 226]. Но сочинения Каноника, так же как и «Ежедневную записку», составляла сама императрица, сохранились даже черновики, писанные ее рукой [Пекарский; Екатерина, 207—223]. Грот справедливо связывает появление «Общества незнающих» с тем, что Екатерина была все более и более недовольна Дашковой: общество было пародией на основанную Дашковой Российскую академию. Но общество не было только пародией на академию. Каноник был назван вполне в духе забав Петра Великого – это духовное лицо. Конечно, «общество не знающих» лишь отдаленно напоминало петровский «собор», или, как его назвала Екатерина, « не усыпаемую обитель» (отметим, что оба названия содержат «не») [208] . Всешутейский собор (часть его) назывался «неусыпаемая обитель» в описании маскарада, который проходил с 30 августа по 6 сентября 1723 г., здесь же фигурировал и Бахус с сопровождавшими его «духовными» лицами, которых Екатерина упоминала в ответе на вопрос Фонвизина о шутах. На ее хорошую осведомленность в забавах Петра еще в 1763 г. указывает ее коронационный маскарад «Торжествующая Минерва».

Маскарад «Торжествующая Минерва» задал один из специфических «сюжетов» официальной культуры правления Екатерины II. В основе его сюжета положено противопоставление добродетелей Минервы (императрицы) и пороков ее подданных, а цель маскарада состоит в том, чтобы представленные пороки подданных искоренить. Державин видел и хорошо помнил этот маскарад. В своих «Записках» он говорит о коронационных торжествах 1762—1763 гг.: «На масленице той зимы был тот славный народный маскерад, в котором на устроенном подвижном театре, ездящем по всем улицам, представляемы были разные того времени страсти, или осмехалися в стихах и песнях пьяницы, карточные игроки, подъячие и судьи-взяточники и тому подобные порочные люди» [Державин, VI, 436]. Сознательно или бессознательно, Державин положил в основу своей «Фелицы» именно этот «маскарадный» сюжет [209] , не случайно и он сам, и императрица выведены здесь под «масками».

Вернемся к «Собеседнику». Каноник в своей первой публикации возвращается к шутам и балагурам: «До метафор, – пишет Каноник, – по совести сказать, я не чрезмерный охотник с того времени, как я слышал от соседа моего, как шуты, шпыни и балагуры оными, аки шаром , играют» [Екатерина, 191]. Мы помним, что Державин подобные намеки относил на свой счет.

Что за шар имеет в виду Каноник, становится ясно из публикации «Общества незнающих ежедневной записки» в 8-й части «Собеседника». Здесь сначала под 20 октября, среди правил для членов общества, опубликовано «запрещение, чтоб отнюдь и ни под каким видом по воздуху не летать с крыльями или без крыльев . NB. Разве крылья сами вырастут, или кто предприял или предпримет летать, сам собою оперится. Оперившемся дозволяется линять, когда то им будет угодно» [Екатерина, 195]. Под 3 ноября указано: «Понеже является новое изобретение летающего по воздуху шара; то не угодно ли будет приказать изыскать возможность или невозможность» [Екатерина, 200]. В черновиках «Ежедневной записки», которые отчасти содержат варианты к опубликованной части, отчасти – продолжение к ней, Екатерина писала под 4 ноября: «По причине разорвания моста и идущего по реке густого льду послать несколько воздушных шаров для привозу членов, живущих на другой стороне реки, <…> Перво, нежели шары будут отправлены, сделать опять при собрании для лутчей безопасности, посадя кошку или барана, которых после опыта накормить до сыта» [Екатерина, 220].

Речь здесь идет о самых последних достижениях техники: записи сделаны 20 октября и 3 ноября 1783 г. по старому стилю, то есть 1 и 14 ноября по новому. 4 июня 1783 г. братья Монгольфье впервые публично продемонстрировали свой воздушный шар, 19 сентября в Версале перед Людовиком XVI были запущены в воздух гусь, петух и овца, а 15 октября на шаре был поднят первый пассажир.

Так, свирепыми волнами

Сколько с нею ни делюсь [разделен],

Им не век шуметь со льдами… [Державин, I, 67].

Кроме того, здесь можно увидеть намек и на другое стихотворение Державина, напечатанное в первой книжке «Собеседника», «На выздоровление Шувалова». Это стихотворение открывается зловещей картиной ночного пейзажа и лодки в бурном море:

Я видел: в лодке некто плыл.

Тут ветер, страшно завывая,

Ударил в лес – и лес завыл;

Из бездн восстали пенны горы;

Брега пустили томный стон;

Сквозь бурные стихиев споры

Зияла тьма со всех сторон [Державин, I, 121].

Упоминание же полета, возможно, было насмешкой над неловкими оборотами из од Державина. Так, в оде «Решемыслу» Потемкин у Державина летит, а герои его оды «На победы Екатерины II над турками» парят («Везде твои орлы, монархиня, парят» [Державин, I, 13]). Кроме того, «сосед» из рассуждения Каноника, возможно, отсылал к опубликованному в 1-й книжке «Собеседника» стихотворению Державина «К соседу моему Г.». Но далее в «Ежедневной записке общества незнающих» появляются еще более прозрачные насмешки над Державиным. 11 ноября, как указывает «Ежедневная записка», «по утру в общество незнающих вступила куча слов. Под заглавием: Сочинение, либо письмо на письмо не похожее». Две палаты общества, без чутья и с чутьем, пересылают это сочинение друг другу, и, наконец, палата без чутья предложила толкование сочинения, «ожидая от онаго великой пользы и поправления и приращения во вкусе века сего» [Екатерина, 202—203]. В толковании обсуждались выражения «лучи мысленного света», «из общаго средиточия» и проч. Автором «Сочинения» был «главный критик» Екатерины в «Собеседнике», который подписывался Любослов [210] . Один из толкователей, как выяснилось, «запах имеет учения и знания», что было нарушением устава общества. От толкователя потребовали оправданий и объяснений, и тот дал обществу ответ: