Валентин Красилов - Метаэкология
И все же философ зря отверг простонародную Афродиту. Размножение — это не только (на верхних ступенях эволюционной лестницы не столько) деторождение, но и забота о потомстве, которая находится в обратной зависимости с рождаемостью и в прямой — с любовью. Историческое развитие идет от форм с массовым воспроизводством к формам, проявляющим все большую заботу о, все менее многочисленном, потомстве.
Изредка наблюдаемая у рыб (ключевую роль здесь, как правило, берет на себя самец), охрана потомства вверх по эволюционной лестнице становится все более обычным явлением, все чаще требуя усилий обоих родителей. Еще динозавры, предки птиц, имели гнездовые территории, и если не насиживали, то наверняка охраняли кладку, затем собирая новорожденных в «детские сады» под присмотром взрослой особи.
В общем случае забота о потомстве находится в обратной зависимости с численностью последнего (это легко объяснимо, так как энергетические и педагогические возможности родителей ограничены, и чем больше отпрысков, тем меньше вклад в каждого из них). Сохранение пары после зачатия — это, в сущности, результат инерции полового чувства: чем оно мощнее, тем длительнее инерционный период. Поэтому сила половой любви прямо связана с заботой о потомстве, которая основана на переадресовке полового чувства, его превращении в родительскую любовь.
Уже у птиц половой выбор нередко делается с упреждающим прицелом на высиживание яиц (если этим занимается самец, то выбор самки падает на самого жирного, см. М. Petrie: Science, 1983, 220, 413-414). У самки также возникает мощный стимул к промискуитету: все самцы, вступившие с нею в половую связь, будут заботиться о ее потомстве. Для страховки их должно быть хотя бы двое. Самка стремится заполучить второго брачного партнера, но отвергает третьего и последующих, чтобы не мешали зачатию (I.R. Hartley, N.B Davies: Proc. Roy. Soc. Lond.D, 1984,257:67-73).
Инерции полового влечения должно хватить на весь период зависимости потомства от родителей. Поэтому в эволюции человека продление детства (рождается недоношенным в связи с увеличением черепа и зависит от родителей дольше, чем у других видов) определило тенденцию к усилению половой любви, в свою очередь, стимулировавшей индивидуализацию людей как условие их брачной уникальности, незаменимости в качестве супругов.
С незапамятных времен звучат призывы покончить с семейным рабством. Разве человек недостаточно обременен природной наследственностью, скован социальной ролью, связан обязательствами перед богом? Зачем ему еще эти узы — пожизненная зависимость от другого человека, самоограничение, ревность, неблагодарность детей? Не противоречит ли брак исконному стремлению человека к свободе?
Несомненно противоречит, ибо прибавляется единичная связь — отнимается одна степень свободы. Однако простая арифметика не исчерпывает существа дела. Семья предоставляет человеку возможность создать собственный микрокосм, систему, в которой он хотя бы частично освобождается от обезличивающего гнета социального макрокосма. Семья ограждает от половой конкуренции, обеспечивая генетическое бессмертие. Более того, она позволяет вложить в потомство личные культургены, тогда как снабжение культургенами из общественных фондов дает более стандартную продукцию.
Еще Аристотель, возражая Платону по поводу ликвидации семьи в идеальном государстве, заметил, что люди в нем перестанут различать родственников и будут вступать с ними в противоестественные любовные отношения. Действительно, особые отношения между родственниками развились на почве предупреждения инцеста, и родственная любовь противостоит половой как тормоз на пути инцестуальных влечений. Уже у обезьян этот механизм действует таким образом, что выращенные вместе неродственные самцы и самки не испытывают взаимного влечения (см.: С. Weller, Folia Primatologia, 1990, 54: 166-170 и др.).
Эффект привыкания, нередко осложняющий супружеские отношения, может быть связан не столько с охлаждением чувств, сколько с развитием родственной любви, подавляющей половую. Тем не менее четырех-пятилетние циклы супружеской любви, так или иначе проявляющиеся в жизни большинства семейных пар, соответствуют продолжительности детства наших обезьяноподобных предков (шимпанзе достигает половой зрелости к пятилетнему возрасту), напоминая о консервативности любовного чувства, вобравшего в себя всю историю жизни и не позволяющего человеку порвать с его эволюционным прошлым.
Златая
Если Платон ставил Афродиту на пятое место, то у него для этого могли быть личные причины (дело не только в сексуальных предпочтениях, но и в том, что любимец этой богини гедонист Аристипп, тоже ученик Сократа, прекрасно прижился при дворе сиракузского тирана, а Платона оттуда изгнали и даже продали в рабство). Во всяком случае, Парис был другого мнения. Вынужденный выбирать между тремя прекрасными богинями, он отдал яблоко прекраснейшей. Впрочем, его выбор не был вполне бескорыстным — в награду его самого выбрала красивейшая из женщин.
Сексуальный выбор возможен при условии разнообразия возможных партнеров, а это последнее в свою очередь возникает в результате полового размножения (рекомбинации генов). Всем раздельнополым животным свойственны половые предпочтения, которые и есть любовь в ее элементарной, зачаточной форме.
Природа половых предпочтений не всегда очевидна. В частности, предпочтение может отдаваться каким-то редким наследственным признакам, которые можно расценивать как уродства. Первичный смысл таких предпочтений может быть связан с предупреждением близкородственных связей: выбирается отличающаяся, непохожая особь, близкое родство с которой наименее вероятно.
Выбор по редким признакам обычен среди плодовых мушек, но встречается и у людей (горбатый Глостер сам поражен легкостью одержанных любовных побед. Может быть, зря считал себя уродом?). Одно из правдоподобных объяснений заключается в том, что отдельный недостаток свидетельствует о более существенном превосходстве в других отношениях. Самка, отдающая предпочтение уродливому самцу, могла бы рассуждать примерно так: раз он выжил, несмотря на свое уродство, значит, в нем что-то есть, и потомство от него будет таким же жизнестойким. Не так ли закрепились в ходе эволюции яркие хвосты, гребешки, наросты на клюве и прочие атрибуты половой привлекательности, которые в повседневной жизни не только бесполезны, но и вредны (привлекают внимание хищников) и, следовательно, могут рассматриваться как уродства? Афродита — непревзойденная мастерица превращать уродливое в прекрасное.
Если у птиц красивое оперение, значит, они выбирают брачных партнеров с помощью зрения; для певчих птиц зрительное воздействие не так важно, они большей частью невзрачны. Приматы, живущие на деревьях, полагаются в основном на зрение и в половом поведении больше похожи на птиц, чем на других млекопитающих. По этой причине мы, потомки древесных приматов, считаем собачий или лошадиный секс грубым и непривлекательным. Когда человека, нарушающего общепринятые нормы сексуального поведения, сравнивают с животным, то чаще всего имеют в виду именно этих животных.
Но у собак и лошадей обоняние преобладает над зрением и, следовательно, иная — ольфакторная — эстетика (мы, впрочем, недооцениваем роль обоняния. В одном из американских университетов группе студенток было предложено сделать выбор среди анонимных сокурсников по запаху их футболок. При этом оказалось, что предпочтение чаще всего отдается субъектам, комплементарным в отношении генов, дающих устойчивость к паразитам, потенциально компенсирующим генетические дефекты друг друга (С. Wedekind et al.: Proc. Rroy. Soc. London B, 1995, 260: 245-249). Запах, таким образом, несет детальную биохимическую информацию о генотипе, и если, как в древней легенде, каждый ищет себе отроду предназначенную пару, то делать это лучше по запаху, чем по виду; впрочем, использование дезодорантов лишает нас такой возможности, препятствуя оптимальному половому выбору).
И для птиц, и для людей первичный объект эстетического переживания — они сами. Что может быть привычнее обнаженного человеческого тела, и тем не менее оно обладает мощным эстетическим воздействием, восходящим к самым истокам чувства прекрасного, которое по мере развития как бы растекается, переходит от специальных органов привлечения к другим, вовсе не предназначенным для этой цели. Для поэта ножка Терпсихоры Прелестней, чем Дианы грудь. Красота ножки вторична и потому условна; это уже дело поэзии утвердить ее в правах наравне со всем остальным.
Было время, когда греки стыдились своего тела, как варвары. Но сначала на Крите, потом по всей Греции возникли гимнасии, где юноши тренировались голыми (в Афинах им, правда, не рекомендовалось садиться на песок, чтобы отпечатки ягодиц не провоцировали нездоровых влечений). В Спарте к ним присоединялись и девушки. Обнаженное тело стало символом свободного человека, отличием эллина от варвара с его рабской психологией.
