Сергей Романовский - "Притащенная" наука
Марр, таким образом, осуществил простейшую, но недопустимую подстановку: он наложил марксизм на языкознание как кальку на неизвестный предмет. В итоге он установил, что когда-то (сначала) язык был линейным (или кинетическим). Это язык жестов. Когда же появилось производство и социальные отношения между людьми, язык стал звуковым (речь).
Марр сам определил язык как приводной ремень «в области надстроечной категории общества» [490].
Язык – орудие классового господства. Договорился до следующего: речь начинается не со звуков и не со слов, а с «определенного идеологического построения» [491]. И уж вовсе поразительное открытие: «степени сравнения сформировались с появлением сословий: превосходной степени соответствовал высший социальный слой, сравнительной – средний, положительной – низ- ший» [492].
Язык меняется под влиянием социально-политических мутаций, т.е. «глубоко идущих революционных сдвигов в процессе диалектического отбора, революционные сдвиги, которые вытекали из качественно новых источников материальной жизни, качественно новой техники и качественно нового социального строя. В результате получилось новое мышление, а с ним новая идеология в построении речи и, естественно, новая ее техника. Отсюда различные системы языков» [493].
Вот еще несколько «марризмов»:
«Нет языка, который не был бы классовым, и, следовательно, нет мышления, которое не было бы классовым» [494].
«Диалектико-материалистическое мышление переросло линейную речь, с трудом умещающуюся в звуковую, и, перерастая звуковую, готовится к лепке, созиданию на конечных достижениях ручного и звукового языка, нового и единого языка, где высшая красота сольется с высшим развитием ума. Где? Товарищи, только в коммунистическом бесклассовом обществе» [495].
И на закуску:
«Нет национальных языков, а есть только языки классовые». Этому бы позавидовал и Лысенко. Марр как-то заметил: «Есть лингвисты, но науки об языке доселе не было» [496]. Да, не было. Такой не было.
Как прикажете назвать все это? Я бы это определил как марксистско-диалектическую шизофрению.
В 1932 г. Марр свои «откровения» описал так: «Язык – магическое средство, орудие производства на первых этапах создания человеком коллективного производства, язык – орудие производства. Потребность и возможность использовать язык как средство общения – дело позднейшее, и это относится одинаково как к ручной или линейной (и кинетической) речи, так и к язычной или звуковой речи (также кинетической)» [497].
Язык стал не средством общения, а орудием классовой борьбы и, что самое поразительное, он находится в руках господствующего класса, как впоследствии и письменность. И всей этой галиматье верили. Считали ее автора классиком, а его учение неприкасаемым.
Но это только на поверхности. Умного человека ведь на мякине не проведешь. И Марр с годами все острее чувствовал, что он – икона, а не ученый, что за его спиной люди ухмыляются и это не на шутку его злобило. Ведь сам он был искренен в своей вере. И потому ненавидел всех, кто хоть в чем-то смел усомниться. Он и сам не заметил, как из признанного всем ученым миром кавказоведа превратился в рядового, к тому же безграмотного марксиста. И таковым остался до последнего своего вздоха. Эстафету этой безудержной марксистско-языковой патологии подхватил наследник Марра в диалектическом языкознании академик И.И. Мещанинов.
Мы отметили уже, что суть нового учения Марра – в том, что он «привил» языкознание на марксизм, распространив на «учение о языке» все (даже чисто экономические и социально-политические) постулаты марксизма. Сделав эту прививку, Марр стал мгновенно собирать урожай открытий, ибо сыпались они как из рога изобилия.
Язык, по Марру, стал надстройкой над экономическим базисом. А коли так, то язык обязан быть классовым. Социально-экономические революции дают мощный импульс в развитии языка, и он (язык), получив ускорение, скачет, едва поспевая за сменяющимися общественными формациями. Как заметил велеречивый академик В.М. Фриче, на «диалектических построениях Марра лежит явный отблеск коммунистического идеала» [498].
Да, именно с помощью диалектического материализма навел Марр порчу на языкознание, в мгновение ока отбросив его на обочину мировой науки, где в той же куче лженаук вскоре окажется и лысенковщина.
Не эпоха была созвучна этим лжеучениям, они смогли проклюнуться и завоевать себе место под солнцем только благодаря годам взбесившегося ленинизма. Без его идеологических экстремумов подобное никогда бы не состоялось. Сама же эпоха в подобных «откровениях» не нуждалась, что наглядно доказывает дальнейшая судьба марризма.
* * * * *Как появлялись и что из себя представляли преданные адепты марризма и ему подобных «вершин» советской науки красочно рисует О.М. Фрейденберг на примере портрета В.Б. Аптекаря, врача по образованию, активного гонителя Е.Д. Поливанова: «Это был разухабистый, развязный и дородный парень в кожаном пальто, какое носили одни “ответственные работники”…Весело и самоуверенно он признавался в отсутствии образования. Такие вот парни, как Аптекарь, неучи, приходили из деревень или местечек, нахватывались партийных лозунгов, марксистских схем, газетных фразеологий и чувствовали себя вождями и диктаторами. Они со спокойной совестью поучали ученых и были искренне убеждены, что для правильной систематизации знаний (“методологии”) не нужны самые знания…» [499].
В.М. Алпатов отмечает, что Аптекарь был далеко не единственным стражем марризма. Марр сам подбирал себе сотрудников, не имеющих специального лингвистического образования. То были юрист Л.Г. Башинджагян, историк С.Н. Быковский. Они бдительно охраняли покой академика, боролись с его оппонентами по правилам тех лет, т.е. как с врагами народа. Масса новых марристов проклюнулась из так называемых выдвиженцев, у них преданность идее заменяла любые знания. Подобный подход к «новому учению о языке» оказался пагубно заразителен – им могли заниматься все, ибо в нем был изначально заложен «эффект некомпетентности» [500].
Этим умело пользовались многочисленные ученики Марра и прочие любители побыть рядом с «корифеем». О.М. Фрейденберг, боготворившая Марра, писала о нем в 1936 г.: «Драма Марра заключалась в том, что его страсть была пропорциональна его уму… Вкладывая бездну чувства в явно несостоятельного человека, Марр спешил провозгласить его своим учеником, своим научным наследником, творцом новых научных ценностей… возносил его посредственное подражательство, привлекал к нему общественное внимание» [501]. А они чаще всего предавали своего учителя. А если и сохраняли верность, то не Марру, а марризму и то до поры…
М. Булгаков шарикова выдумал, но тот оказался живым и являлся под фамилиями Аптекарь, Презент, Кольман и еще многими другими как типичный представитель советской интеллигенции, тонко чувствующей остроту момента.
Что касается советских гуманитариев в целом, то они «новое учение о языке» приняли как профилактическое лекарство и поверили в его чудодействие. Ведь и им – как ни крутись – любые свои изыски, чего бы они не касались, надо было окроплять «живой водой» диалектического материализма. Марр им подал чудесный пример и указал универсальный рецепт, как это надо делать. И они делали. Иного выхода не было. Ибо даже историю Древней Руси надо было излагать строго в духе товарища Маркса.
Но не все поняли главное: «новое учение о языке» было созвучно идеям мировой революции, т.е. оно годилось для политики Ленина и Троцкого, но никак не для Сталина, решившего строить социализм в отдельно взятой стране, а не ждать эту пресловутую мировую революцию. По идее уже в 30-х годах должно было наступить убиение «нового учения о языке», как полностью противоречащего учению Маркса. Но оно находилось на обочине политики партии тех лет, да и само языкознание было далеко не самой значимой для пролетарского государства наукой. Поэтому о нем попросту забыли и после смерти Марра не обращали на него никакого внимания. Сами языковеды продолжали жить строго «по Марру» и гвоздили своих оппонентов цитатами из классика. Но то было их частным делом. Чем больше злобствует интеллигенция на себе подобных, тем властям спокойнее.
* * * * *Напомню, что в течение 16 лет после смерти академика Н.Я. Марра верные его учению языковеды жили спокойно. Тронуть их никто не смел и они могли чувствовать себя полными хозяевами в своей вотчине. О.М. Фрейденберг писала: «Марр – это была наша мысль, наша общественная и научная жизнь; это была наша биография» [502].
