Дмитрий Шеппинг - Мифы славянского язычества
Первый дикий способ всякого приобретения есть насильственное схватывание предмета, насильное привязывание его к себе, почему и в слове навязывать сохранился смысл насилия, а в немецком ringen — бороться (от Ring — кольцо) и überwinden — побороть (собств. обвить) присутствует и понятие борьбы. В феодальной Европе в знак вызова на поединок бросали перчатку — знак схватывающей руки, у чехов же венец (вероятно, цепь) как примета того состояния, на которое присуждался побежденный, подобно как веревка на шее умирающего гладиатора — явный знак плена и рабства. Действительно, понятия побеждения и плена в древности сливаются в одно с понятием рабства; можно почти утвердительно сказать, что первым рабом стал тот, который в неравной борьбе покорился врагу своему, отдался ему в полон, схвачен им руками и стал в глазах победителя его собственностию, почему, как вещественную собственность, господин стал привязывать к себе, к своей колеснице или к коню своему эту живую собственность, связав ему руки и ноги, чтобы лишить его всякого вольного движения. Отсюда и синонимичные выражения вязень и узник у П. Берынды в значении пленника. Гануш предполагает даже, что и самое слово плен, полон имеет одно начало с плетенъ, плетень, полотно и пр. В германском языке встречаем мы выражения banndigen, überwinden и другие, указывающие прямо на насильное, но естественное связывание побежденного, точно так же как и латинское vinco, victor — побеждаю, победитель, совершенно сродственны с vincio, vinctum и vinculum — связывание, узы и цепи.
В эпоху оседлости человек, не таща более за собою все свое добро, не в состоянии более и привязывать оное к себе непосредственными материальными узами, но запирает его за крепкими стенами, которые, заменяя для него прежние веревки и цепи, получают в его воображении одинаковое с ними значение уз: узница, вязенье, турма, узилище (у П. Берынды), — вот те слова, которыми он называет это крепкое, стенами обнесенное место. И в прочих языках Европы слова torre, toure, Turm (наше тюрьма) имеют начало свое от понятия окружения, соответствующего вполне понятию обвития и обвязания.
Начавши владеть недвижимым имением, человек перенес и на него свое древнее понятие, и чтобы крепче удержать за собою это имущество, он стал окружать и обносить его заборами и рвами. Замечателен в этом отношении индоевропейский корень gard в значении отдельной, загороженной собственности. Санскритское гарта еще только колесница — имущество кочующего человека, но готское gards уже дом и двор; дальше следует литовское жардис — наш город, Garten, jardin, как огражденная, но еще частная собственность (русское ограда); наконец, городище и град (город) в смысле уже общественного явления, крепости. Все эти слова имеют между собою общую связь одного и того же понятия — ограждения собственности, которое, с другой стороны, в немецком guriel, gurtel (пояс) возвращается к первоначальному смыслу вещественной повязки человеческого тела. Точно так же корень tun или zun одновременно порождает и наше тын, тынить, немецкое Zaum — ограда и скандинавское turn — verdarlum. Слово же зараменье (грань) имеет филологическую связь не только с областным выражением раменье — лес (как рама — грань поля, равнины, обозреваемых глазами), но и с словом рамо — плечо, латинское humerus, ramus, немецкое Arm — рука и французское rameau— ветка древесная. Вообще, ветви — это руки дерева, почему и постоянно сравниваются между собою эти два представления, что, быть может, и породило и наше раменье в смысле леса.
При появлении более мирных гражданских и общественных отношений насильственное завладение схватыванием руками уступает место другим мирным способам приобретения: подарку, мене и покупке; но в то же время и одно ограждение своей собственности стенами и заборами становится неудовлетворительным, и самые выражения крепости и ограждения принимают новый переносный смысл актов и договоров. С новым порядком вещей человек, начиная сознавать свои нравственные обязанности, подчиняет понятию долга свой необузданный произвол добровольными уступками общественным условиям; но и на эту для него новую почву гражданственности и закона переносит он и свое древнее представление вещественного связывания, обвивания, окружения и сжатия или схватывания рукою.
Любовью и трудом привязывается человек к своей родимой земле, к своему очагу и семейству. Таким образом, являются кровные узы родства и узы дружбы — союзы, связи и привязанности (verwand вместо verbant — связанный и чешское приузник — приятель). Общественные нужды налагают на человека всякого рода обязанности и обязательства (обвязания и обвязательства, obligatio, Verbindlichkeit), и всякий общественный договор или условие принимает в нашем воображении пластическую форму связи, союза (соуза) и венца, в первоначальном смысле этого слова (у Берынды увясло и увязенье — венец, увясти венцы — короновать). И вся жизнь, наконец, уподобляется длинной нити (в руках Парк, например), по которой наши деяния и предприятия являются то завязывающимися, то развязывающимися узлами (завязка, развязка), почему и сам узел принимает в глазах наших символическое значение таинственной загадки неразгаданной будущности.
Подобно как в вещественном связывании лица или предмета есть сторона действующая — активная (тот, кто связывает) и сторона страдательная (кто или что связывается), точно так же и в нравственных узах человека является он то действующим лицом, пользующимся крепостию этих уз, то лицом пассивным, угнетенным их тяжелым бременем. Естественно также, что при перенесении физических явлений на отвлеченные понятия самые вещественные предметы этих явлений стали для нас аллегорическими символами тех идей, которые соответствуют в мире мышления явлениям жизни материальной. Таким образом, венцы, цепи и кольца от первоначального значения оков постепенно переходят в наших глазах в олицетворение понятий царства, брака, могущества, богатства и славы, соединенных, однако же, постоянно и с значением обета и договора, связывающего члена сословия со всей его общиной (например, цепи рыцарских орденов), супруга с женою, пастыря с паствою и царя с народом.
Мы видели уже выше, что первый способ всякого приобретения и владения состоял в вещественном схватывании рукою; но можно даже сказать, что если человек двигается ногами, все почти прочие физические его действия совершаются руками, от чего и немецкое Handlung (действие) прямое начало свое имеет от Hand — рука (по-санскритски: кара от кри — делать; собственно, делающая). Чуть ли не общечеловеческий обычай при условии или договоре протягивать руку в знак обещания и клятвы, откуда и наша поговорка: ударить по рукам. Ясно, что в этом простом обычае лежит древнейшая форма крепости и связи договора, которая, по-видимому, удержалась в России более, чем где-нибудь в своей первобытной форме, если вспомним не только юридическое наше рукоприкладство, но и народный обычай разнимания рук третьим, посторонним лицом, которое ударяет своей рукой сжатые руки условливающихся и таким образом становится свидетелем и порукою (по рукам?) верного исполнения условия. Не менее знаменательно и то, что если приходится неграмотному человеку подписаться под каким-нибудь актом или условием, то, возлагая эту обязанность на грамотного, он ему прежде того дает руку, следовательно, ему поручает, грамотный же становится как будто его поручителем (франц. mandat, mandataire от лат. тапит dare). Вероятно, что и слово обручение имело прежде более общий смысл договора; но и доныне обручение только личное обещание, еще не связанное духовными узами венца. На Западе встречаются почти те же обычаи. Так, например, в французском древнем праве вассал приносил клятву подданства, давая обе руки государю; господин, освобождая раба, должен был оттолкнуть его рукою; при передаче имущества и вступлении во владение как недвижимою, так и движимою собственностию владетель должен был наложить на нее руку в знак владения. Когда же хозяин отыскивал потерянную свою лошадь, или корову, или вещь, он удостоверял свое право на нее накладыванием на нее руки. Еще сохранилось на французском языке множество юридических выражений, указывающих прямо на употребление руки в подобных случаях: main-garnie, main-levee означает: первое — владение спорным предметом, а последнее — право на владение, main-mise — наложение запрещения на спорный предмет; а таin-morte — законное лишение, отказ во владении. Сюда же относится название крестьянина manant (в смысле несвободного сословия), и древнее mambourg, mambaurnee — опекун, опека, наконец maintenir, maintien, maintenant (теперь — покуда держу в руке) также имеют, вероятно, древнейшее юридическое значение. От обычая давать руку в знак заключенного условия или договора произошли, вероятно, и дальнейшие производные немецкого Hand и Handlung, как то: Handel — торговля, и многие другие, а от древненемецкого muni или mund — рука в смысле защиты произошло и название опекуна Vormund. Существительное же Ring — кольцо и рожденное от него ringen — бороться руками имеют свое начало в славянском рука — reka, выражая в то же время заключающееся в этом последнем слове древнейшее значение физической силы и власти над сдержанным в руке предметом, отчего и древнерусское выражение: быть под рукою в смысле быть под властию. «Иже послани от Олга, великого князя Рускаго, и от всех иже суть под рукою его светлых бояр» (Лавр. лет.). Также упоминается у Кирилла Туровского о грамоте, присланной князем городским жителям «под рукою его сущим».
