Путешествие по русским литературным усадьбам - Владимир Иванович Новиков
Литературные воспоминания Дубровиц куда скромнее. Эта небольшая глава из прошлого усадьбы принадлежит уже времени ее оскудения, когда подлинными хозяевами здесь стали многочисленные дачники, потеснившие владельцев.
С Дубровицами связан один эпизод в жизни Владимира Сергеевича Соловьёва. Знаменитый философ был и поэтом. Он, конечно, из числа ярчайших личностей своего времени. Трудно найти еще кого-нибудь, кто бы столь полно соответствовал привычному облику философа, живущего вне повседневности и всецело погруженного в проблемы духовного бытия. «Рыцарем-монахом» назвал его А. А. Блок. Соловьёву, страстному проповеднику Вечной Женственности, суждено было влачить свои дни в одиночестве до последнего своего часа.
Одним из предметов горячего увлечения Соловьёва стала его слушательница на высших женских курсах Герье Елизавета Михайловна (попросту Лиза) Поливанова. Соловьёв был замечательным лектором; аудитория, где он читал, всегда была переполнена. Слушательницы благоговели перед ним, и Поливанова разделяла эти чувства. О самой себе она была скромного мнения, достаточно невысоко оценивая собственные способности. Тем большее удивление у трезво мыслящей девушки вызвало то, что именно с ней их всеобщий кумир пожелал познакомиться поближе.
Начало было положено совместной прогулкой по Пречистенскому бульвару. Уже через несколько дней Соловьёв был приглашен в семью юной почитательницы, где вскоре стал своим человеком. По природе общительный, он с каждым легко находил общий язык. В новом знакомце все видели не столько глубокого философа (таким он был для немногих), сколько веселого, остроумного собеседника.
Летом Поливановы обычно жили на даче в Дубровицах. Туда был приглашен Соловьёв. Семейство было большое, шумное; с приезжими за столом собиралось иногда до сорока человек. Начались бесконечные пикники по окрестностям, застолья, на которых новый гость блистал. При этом он проводил много времени со своей слушательницей, что не удивительно при сравнительной свободе нравов тогдашнего «нигилистического» поколения.
Поливанова оставила воспоминания, по которым можно проследить все перипетии неудавшегося романа Соловьёва. Она пишет:
«С ним было необыкновенно легко. Беседа лилась сама собою, затрагивая самые разнообразные предметы… Говорил он также о своих широких замыслах в будущем. Он в то время горячо верил в себя, верил в свое призвание совершить переворот в области человеческой мысли. Он стремился примирить веру и разум, религию и науку, открыть новые, неведомые до тех пор пути для человеческого сознания. Когда он говорил об этом будущем, он весь преображался. Его серо-синие глаза как-то темнели и сияли, смотрели не перед собой, а куда-то вдаль, вперед, и казалось, что он уже видит перед собой картины этого чудного грядущего»[162].
В Троицын день 1 июля молодые люди отправились в Знаменскую церковь. Внутри храма царила нестерпимая духота. Спасаясь, они поднялись на хоры, а затем вышли на крышу. Девушка села у порога двери. Соловьёв сделал еще три шага и остановился у самого края в чрезвычайно рискованном положении. Он даже спустил ногу на низкую полоску балюстрады. Казалось, одно неосторожное движение, и он сверзится прямо на камни паперти. Его спутница заволновалась и предложила спуститься. Но Соловьёв словно не слушал ее. С минуту он как бы любовался открывшейся панорамой реки Пахры и вдруг без всякой словесной подготовки заявил ошеломленной девушке, что любит ее и просит стать его женой. Первым побуждением последней была растерянность. Она вспоминает:
«Я видела перед собой его бледное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня с выражением тревожного ожидания, и в то же время сама была охвачена чувством страха, что он вот-вот может сорваться вниз…
Я что-то пролепетала, сама не знаю что. Он настаивал на категорическом ответе. Я ответила „да“, и в этом моя глубочайшая вина перед ним.
Но в эту минуту я об этом не думала, да и не знаю, думала ли о чем-нибудь.
Народ стал выходить из церкви, мы тоже сошли вниз»[163].
Все последующие дни Лиза внутренне упрекала себя за малодушие. Мучительно борясь сама с собой, она только через неделю набралась решимости объясниться с Соловьёвым. К счастью, он воспринял ее отказ внешне спокойно и предложил вернуться к прежней простой дружбе. Но у него вырвалось восклицание: «Как бы мы могли быть счастливы!» Решение расстаться появилось у обоих одновременно. Соловьёв говорил о близкой поездке за границу. Его последними словами при расставании были: «Если полюбите, напишите, я приеду, когда бы это ни было. Иначе мы не увидимся, разве только мое чувство исчезнет…»
Надо отметить, что Лиза Поливанова была достойным предметом любви философа. Это была энергичная, остроумная, своеобразная девушка; она мечтала о собственном пути в жизни, искала дело, которому могла бы отдаться всей душой. Казалось, такое дело она нашла с началом Русско-турецкой войны, когда многие русские женщины отправились на фронт сестрами милосердия. Однако семейные обстоятельства помешали осуществиться этому намерению; ей пришлось довольствоваться только работой в госпитале, размещенном в Подольске.
Соловьёв вновь несколько раз бывал в Дубровицах. Продолжим рассказ Поливановой:
«Он приехал спокойный, веселый, как будто никогда ничего тяжелого в Дубровицах не переживал. С самой нашей разлуки я боялась свидания, но, увидав его таким веселым, успокоилась и обрадовалась. Кроме того, я была твердо убеждена, что он приехал потому, что, как он говорил, уезжая, чувство его исчезло совсем. Однако другие были иного мнения, и я все-таки была настороже. Но в эту весну у нас постоянно гостило особенно много народа, так что даже не приходилось избегать случая остаться с ним глазу на глаз, так как такого случая не могло представиться.
Всё время он был необычайно весел, шутил, дурачился и уже вовсе не был похож на серьезного философа, а скорее на школьника, вырвавшегося на свободу. Мне вспоминается случай, когда он и рассердил и встревожил меня.
Был майский ясный, но свежий день, а к вечеру так и вовсе стало холодно. Тотчас после завтрака мы большим обществом отправились в далекую прогулку по другую сторону Пахры вверх по течению. Дошли мы до такого места, где она очень узка и где легко перебраться на наш берег.
Место было очень красивое. Сзади нас находился лес, который спускался к реке и который мы только что миновали, а по другую сторону реки шла довольно пологая дорога вкось очень высокого берега кверху. Через реку можно было перебраться по плоским, большим, положенным в ней камням, причем
