Павел Кочемаров - Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза
Из деловых правил «строжайше запрещена была всякая „ловля клиентов“»; считалось не христианским, безнравственным отбивать у своих соседей покупателей. Выдержка из купеческого устава города Майнца: «Никто не должен вмешиваться в торговлю другого или вести свою собственную так широко, что другие граждане от этого разоряются». «Безусловно предосудительной считалась коммерческая реклама… Как высшую же степень коммерческого неприличия рассматривали объявление, что берут более дешёвые цены, нежели конкурент»[65].
Господствующей тенденцией в производстве в течение всей раннекапиталистической эпохи было стремление изготовлять хорошие, доброкачественные товары. От этого времени сохранилась масса свидетельств того, что мануфактуры отвергали внедрение более эффективной трудосберегающей техники на том основании, что она лишит многочисленных рабочих и их семьи куска хлеба. И, наконец, о рабочем времени: один француз жаловался, что молодые отпрыски купеческих семейств во Франции посвящают делам два часа в день; но и прилежные коммерсанты работали не более шести-семи часов в сутки, на лето же оставляли дела и переселялись на загородные виллы.
Предприниматель эпохи развитого капитализма заметно отличается от своего исторического прототипа. Суть этого отличия в том, что живой человек вытеснен из круга интересов бизнесмена, а «его место заняли две абстракции: нажива и дело». Первой ступенью является здесь интерес к своему «делу». Вальтер Ратенау: «Предмет, на который деловой человек обращает свой труд и свои заботы, свою гордость и свои желания, – это его предприятие, как бы оно ни называлось: торговым делом, фабрикой, банком, судоходством, театром, железной дорогой. Это предприятие стоит перед ним как живое, обладающее телом существо. У делового человека нет другого стремления, как только к тому, чтобы его дело выросло в цветущий, мощный и обладающий богатыми возможностями в будущем организм»[66].
Зомбарт считал, что «для наживы, как и для процветания какого-нибудь дела, нет никаких естественных границ». Вопрос спорный. Пожалуй, что у каждого конкретного дела границы всё-таки существуют. А вот абстрактная денежная нажива границ действительно не имеет. И когда она становится главной целью, – то это вторая и законченная ступень капиталистического сознания. В данной стадии все стремления предпринимателя направлены к постоянной экспансии (совершенно бессмысленной для стороннего наблюдателя). «Трата энергии у современного экономического человека повышается до границ возможного. Всякое время дня, года, жизни посвящается труду. И в течение этого времени все силы до крайности напрягаются. Перед глазами каждого стоит картина этих до безумия работающих людей. И вечно они в возбуждении и спешат. Время, время! Это стало лозунгом нашего времени. Усиленное до бешенства движение вперёд и гонка… Все жизненные ценности приносят в жертву Молоху труда, все порывы духа и сердца отдаются делу»[67].
Соответственно изменяется деловая мораль и принципы производства. Единственный интерес производителя – возможно больший сбыт. Решающее значение имеет не доброкачественность изделий, а их способность к сбыту, – в первую очередь дешевизна. Судорожное стремление к экспансии принуждает воздействовать на людей таким образом, чтобы всячески побуждать их покупать, приобретать, потреблять. «Покупателя отыскивают и нападают на него… как можно громче кричат в уши или возможно более яркими красками бьют в глаза… стремятся внушить покупателям убеждение в необыкновенной доброкачественности или необыкновенной выгодности цены сбываемого товара… излишне распространяться о том, что ни с чем не считающееся преследование этой цели должно уничтожить всякое чувство благопристойности, вкуса, приличия и достоинства»[68].
Итак, по мере усиления обскурации все моральные нормы, ценности, идеалы, реальные связи между людьми отступают на второй план, слабеют и угасают. Ценность наживы торжествует над всеми другими ценностями. А нажива неразрывно связана с постоянной экспансией. Таким образом, постоянная экономическая экспансия – способ существования капитализма.
В чём причина этого беспокойного стремления к безграничной экспансии? Вспомним, что реальная связь с миром для человека возможна лишь через этническое сознание. С угасанием этнического сознания эта связь слабеет. Происходит отчуждение личности от мира. На смену уверенному в себе существованию человека с сильным этническим чувством приходит ощущение неуверенности и постоянной внешней угрозы. «Основная черта докапиталистической жизни есть черта уверенного покоя, свойственная всякой органической жизни», – замечает Зомбарт. Стремление к экспансии овладевает человеком по мере отчуждения от мира. Экспансия – это попытка утвердиться в чуждом окружении, попытка отыскать опору во внешнем враждебном пространстве. Такая попытка заранее обречена на неудачу, в конечном счёте: стоит только добиться успеха, расширить своё «я» на окружающее, как тебя тут же вновь обступит чуждое пространство, а значит – нужно идти дальше, – и так без конца. Тому, кто ощущает себя органической частью мирового порядка, не придёт в голову идея властвовать над ним. Зачем? Ведь он в родном доме, где всё и так его достояние. Если ты – кровная часть мироздания, это значит, что мир – твой.
Отчуждение от мира, вызванное потемнением этнического сознания, приводящее к безудержному экспансионизму, лежит в основе современного империализма и капитализма.
С особой силой такое отчуждение выразилось в кальвинизме. В основе этого учения лежит доктрина предопределения, которая утверждает, что судьба всех людей от века предопределена Богом: одни предназначены к спасению, другие же – к вечной гибели. И никакие поступки человека, его воля, стремления не способны изменить извечного предназначения. К тому же человеку не дано и знать о своей участи.
Это учение выражало абсолютное одиночество человека: «Он был обречён одиноко брести своим путём навстречу от века предназначенной ему судьбе». Полное отчуждение от окружающих отразилось и в пуританской литературе, которая призывает никому не доверять, не полагаться ни на помощь, ни на дружбу людей.
Напряжение столь отчуждённого одинокого существования требовало какого-то выхода. С этим соединялась субъективная потребность обретения внутренней уверенности в своём спасении. Выходом из такого состояния послужила бурная деятельность. А так как все мистические связи были оборваны, это могла быть только мирская, профессиональная деятельность. Обскурант-пуританин должен был в повседневной борьбе завоевать субъективную уверенность в своей избранности к спасению. Потеряв реальную энергетическую связь с миром, пуританин цеплялся за формальные правила такой связи: мораль, долг, трудолюбие, самоограничение (аскеза), – которые концентрировали его энергию в избранном направлении. «Пуританизм стоял у колыбели современного „экономического человека“», – констатировал Вебер.
Капитализм создаётся этническими обскурантами. А обскуранты и их общности, как мы уже установили, существуют за чужой счёт, паразитируя на энергии этноса. Капитализм эту истину полностью подтверждает. Ни один хозяйственный уклад не эксплуатирует человеческие силы с такой интенсивностью, как этот. Более того, капитализм вырывает человека из органичной ему природной среды и подчиняет его жизнь механическому ритму машинной индустрии полностью рационализированного хозяйства. Поэтому витальные силы людей, вовлечённых в капиталистическое производство, быстро падают. Идеологи капитализма (и свободнорыночного и государственного) никогда не обращали внимания на этот фактор, составляющий обратную сторону капиталистических достижений. Они увлечены исключительно «эффективностью» свободнорыночного хозяйства либо грандиозными свершениями государственно-капиталистического строя. О цене, которой оплачены все эти достижения, они, как правило, не задумываются. А между тем данный аспект не только важен сам по себе, но и способен разъяснить многие недоумения и парадоксы.
Первые 100 лет эпохи капитализма в Европе характеризовались господством свободных рыночных отношений и довольно свободной международной торговлей. Государство почти не вмешивалось в экономику. Принципы классического либерализма казались сами собой разумеющимися и незыблемыми. Однако в последней четверти XIX века наступили времена, которые сильно поколебали прежние идеалы. Современники называли тот период Великой депрессией. Основной его тенденцией было постоянное падение цен на промышленную и, особенно, аграрную продукцию. Мировая торговля переживала депрессию. Либерализм в ней остался позади, – большинство развитых стран ввели высокие таможенные тарифы. С того времени протекционистские тарифы стали неотъемлемой чертой международных экономических отношений. «После 1875 года появился растущий скептицизм по поводу эффективности автономной саморегулирующейся рыночной экономики, в которой действовала знаменитая „невидимая рука“ Адама Смита, управляющая экономикой без помощи государства и общественности. Теперь рука стала видимой со всех точек зрения»[69]. С тех пор начался процесс слияния экономики и политики. Несмотря на жалобы и протесты либеральной публики, вмешательство государства в экономику и социальную сферу всё время росло.
