Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога
На… дочери его, Елизавете, женился… игрок Ошанин. Выгнанный сперва из столиц, потом из губернских городов, сей смелый, но, видно, не довольно искусный человек, неоднократно изобличенный в мошенничестве и воровстве, избрал убежищем… Пензу. Довольно уже неопытных юношей, довольно неосторожных мужей прошло чрез хищные руки его, чтобы дать ему средства завести хороший дом и жить в нем прилично. Некоторая роскошь есть одна из приманок… она дом его сделала привлекательным» (35; 92–93).
Таков был провинциальный свет, казавшийся смешным и отвратительным тому, кто живал в свете петербургском. «Вообще Пенза была, как Китай, не весьма учтива, но чрезвычайно церемонна; этикет в ней бывал иногда мучителен… Когда бывал званый обед, то мужчины теснились в зале, вокруг накрытого стола; дамы, люди пожилые и почтенные и те, кои садились в карты, занимали гостиную, девицы укрывались в… диванной. Всякая приезжающая дама должна была проходить сквозь строй, подавая руку направо и налево стоящим мужчинам и целуя их в щеку; всякий мужчина обязан был сперва войти в гостиную и обойти всех сидящих дам, подходя к ручке каждой из них» (35; 95). Впрочем, Ф. Ф. Вигель, разговор которого А. С. Пушкин ценил, как занимательный и дельный, язвил и большой петербургский свет.
Принадлежность к свету, конечно, требовала большого богатства, но иногда, особенно в провинции, даже в Москве, отнюдь не означала его наличия. Иногда было наоборот. Светские люди даже не гнушались своеобразного нищенства. Товарками Тютчевой по фрейлинству были две сестры Бартеневы: «Их мать жила в Москве; будучи в стесненных обстоятельствах и почти не имея никаких доходов, она существовала за счет широкого гостеприимства, в то время господствовавшего в аристократических домах старой столицы. С утра она усаживалась вместе со своим многочисленным потомством в огромную карету, которая перевозила всю семью в различные концы города, из дома какой-нибудь родственницы в дом добрых знакомых или богатого и знатного покровителя. Чай пили у одних, обедали у других, ужинали у третьих. В домах близких друзей детвора допускалась к семейному пиршеству, там, где отношения были более далекие, мать являлась одна, но не забывала послать со стола, к которому была приглашена, что-нибудь поесть голодному выводку в карете.
После нескольких лет такого кочевого образа жизни почтенная дама в один прекрасный день скончалась, и императрице доложили, что на московской мостовой в карете остались шесть хорошеньких девочек и три мальчика. Императрица приняла дело к сердцу, велела разместить всех детей по различным учебным заведениям, за исключением старшей дочери Полины, которая по возрасту уже переросла школьную скамью. Ей было восемнадцать лет, она была недурна собой и говорила на том странном языке, представлявшем смесь русского с французским, который в то время был принят в московском обществе. Взятая во дворец, она впоследствии получила шифр (то есть знак фрейлины, бриллиантовый коронованный вензель императрицы или великой княгини. – Л. Б.) и заменила своим сестрам мать в заботах о их воспитании. Одна из них, Надежда, тоже сделалась фрейлиной императрицы, другая, Мария, вышла замуж за некоего г-на Нарышкина; третья, Вера, была назначена фрейлиной к принцессе Ольденбургской, а последняя, Наталия, – к великой княгине Александре Иосифовне» (183; 85–86). Впрочем, «бабушка» Е. П. Янькова, в подробностях поведавшая о жизни Ф. И. Бартеневой, урожденной Бутурлиной, о бедности ее не упоминала: «Что было причиною, что Бартенева всюду с собой таскала детей – не могу понять…» (148; 183).
Иной раз неукоснительное стремление соотносить расходы с доходами вызывало глубокое уважение. В. А. Соллогуб многие страницы своих воспоминаний посвятил своей бабушке Е. А. Архаровой, урожденной Римской-Корсаковой, вдове известного вельможи екатерининских времен, московского обер-полицмейстера И. П. Архарова, кавалерственной даме ордена Св. Екатерины. Проживая на даче в Павловске, она нередко приглашалась к высочайшему столу, а в Петербурге удостаивалась посещений вдовствующей императрицы Марии Федоровны, с которой была дружна. Вот как она отправлялась в гости к императрице: «У кареты дожидались… два ливрейные рослые лакея: белый, как лунь, Ананий, годами старше бабушки, и молодой парень Петр, недавно привезенный из деревни. Бабушка садилась в карету. Но, боже мой, что за карета! Ее знал весь Петербург. Если я не ошибаюсь, она спаслась от московского пожара. Четыре клячи, в упряжи первобытной простоты, тащили ее с трудом. Форейтором сидел Федотка… Но Федотка давно уже сделался Федотом. Из ловкого мальчика он превратился в исполина и к тому же любил выпить. Но должность его при нем осталась навсегда… Кучер Абрам был более приличен, хотя весьма худ. Ливреи и армяки были сшиты наудачу из самого грубого сукна. На улицах, когда показывался бабушкин рыдван, прохожие останавливались с удивлением, или снимали шапки и набожно крестились, воображая, что едет прибывший из провинции архиерей. Впрочем, бабушка этим нисколько не смущалась. Как ее ни уговаривали, она не соглашалась увеличить ничтожного оброка, получаемого ею с крестьян…
Вся жизнь незабвенной старушки заключалась в разумном согласовании ее доходов с природною щедростью. Долгов у нее не было, напротив того, у нее всегда в запасе хранились деньги. Бюджет соблюдался строго, согласно званию и чину, но в обрез, без всяких прихотей и непредвиденностей. Все оставшееся шло на добрые дела» (166; 379–380).
Семья князей Юсуповых
Различались несколько типов светских людей: вельможа, джентльмен и грансеньор. Вельможа был в полном смысле благородный человек, большой барин, державший себя на равных, но слегка снисходительнодобродушно со всеми – от верхушки бюрократии до прислуги и обычно говоривший всем «ты», не исключая и «матушки-Государыни». Хлебосольство, доброта, щедрость, простота в обращении, иногда довольно ярко выраженный русский образ жизни во всем, начиная с кухни, сравнительно широкая образованность, впрочем отнюдь не демонстрировавшаяся, которые сочетались с большим богатством, позволявшим не вникать в низменные мелочи жизни, и знатное происхождение – вот характерные черты вельможи. Конечно, при большом богатстве и знатности можно быть и независимым в суждениях, и снисходительным. Главным образом, это был человек екатерининской эпохи, перешедший в александровское царствование. Вот отзывы о вельможах старого времени: «Князь Николай Борисович Юсупов был очень по своему времени образованный человек, получивший самое блестящее воспитание… Был очень приветливый и милый человек безо всякой напыщенности глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу, опасающегося уронить свое достоинство…» (148; 168). Или: «Это был в полном смысле настоящий русский вельможа, благосклонный, приветливый и в то же время недоступный. Только люди, стоящие на самой вершине, умеют соединять эти совершенно разнородные правила», «с первого взгляда можно было узнать в нем приветливого, доброжелательного вельможу» – вспоминали московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына В. А. Соллогуб и Е. П. Янькова (166; 416; 148; 181).
Подробно описанная Соллогубом его бабушка Е. А. Архарова, несомненно, принадлежала к кругу вельмож, как и прабабушка князя А. А. Щербатова княгиня Н. П. Голицына, урожденная Чернышева, знаменитая Princesse Moustasche, воспетая Пушкиным в «Пиковой Даме», и его матушка: «Прабабушка моя, обожая двор, в сношениях с русскими и иностранными венценосцами никогда и ни в чем не поступалась своим личным и своим аристократическим достоинством, своею в этом отношении выдержкою и последовательностью через всю жизнь… она довела дело до того, что считалась с царями de puissance a puissance [как равная с равными]. Несмотря на просьбу императора Александра Павловича, прабабушка не позволила Коленкуру, послу Наполеона, приехать к себе. Во время процесса декабристов не велела к себе пускать генерал-адъютанта Александра Ивановича Чернышева… за предосудительное его поведение во время этого процесса; подобно этому, она всегда умно и строго относилась ко всяким уклонениям в обществе от пути чести. Нельзя мимоходом не указать на наследственное сходство в этом отношении прабабушки и матушки: есть даже сходство в отношениях с Двором, с тою только разницею, что прабабушка без Двора жить не могла, а матушка не любила придворной атмосферы. Есть еще одна сходственная черта: при высшем своем аристократизме, прабабушка не замыкалась в высшем кругу, ее дом был доступен людям различных состояний, со всеми она умела обходиться и говорить. То же самое, но в гораздо более развитой и гуманной форме, встречаем в жизни матушки. Не богатству своему прабабушка была обязана своим высоким положением и авторитетом в обществе – состояние у нее было небольшое; но она, при всей своей светскости, вела свои дела сама, внимательно управляла своими имениями, много жила в деревне и значительно увеличила свое состояние – опять общая черта с матушкой» (198; 64).
