Валентин Красилов - Метаэкология
В области этики эта новая — теократическая — установка меняла все и самым решительным образом. Раз мир не существует сам по себе без начала, конца и цели, а задуман, создан, изначален и конечен, то для человека естественная цель заключается в служении создателю, соответствии его замыслу. Если в прежней системе от бога можно было отделаться жертвоприношением, как от докучливого чиновника, то теперь связь между ним и человеком становилась стержнем, на который нанизывались отношения людей между собой, а жизнь — в идеале по крайней мере — систематическим жертвоприношением. Учитель нравственности превратился в пророка, который возвещает этические предписания, исходящие от бога. Как полновластный хозяин, бог предписывал наряду с требованиями момента (не сотвори кумира) и то, что было унаследовано от животных предков (не убий), и то, что соблюдалось по древнему обычаю, восходящему к культу предков (почитай отца твоего и мать твою).
Добро тождественно послушанию, зло — непослушанию. Так как добро познается не иначе как в сопоставлении со злом, то бог создал и то, и другое (иные трактовки зла — от дьявола, от несовершенства человека и т. д. — ограничивают суверенитет создателя в области этики и, следовательно, менее удачны; как бы там ни было, мысль о единстве противоположностей стара, как Зороастр).
Это тоже вполне завершенная система, которую невозможно развить, но можно профанировать, что и было сделано в более поздних вариантах, сводящих этику к вознаграждению добра — наказанию зла. Хотя учитель нравственности в данном случае уподобляется обыкновенному дрессировщику, теократическая система оказалась чрезвычайно устойчивой. Создавшие ее не обольщались относительно человеческой природы, считая большинство людей дрессированными животными, всецело полагаясь на инстинкт самосохранения и прибегая к запугиванию. Они, однако, недооценили тех богатейших возможностей, что таит в себе инстинкт саморазрушения. Только играя на двух противоположных инстинктах, можно достичь чудес дрессировки.
Крысы
Две тысячи лет назад в Палестине, на мировом перекрестке, появилась патетическая фигура добровольного страдальца, который решил ценой собственной жизни облагородить теократическую систему. Он увидел источник зла в тотальной конфликтности человеческого существования, которая может быть преодолена лишь с помощью столь же тотальной любви.
Комплементарны всеобщей любви идеи равенства (если не в этой жизни, то в последующей) и братства, проведенные столь последовательно, что даже бог в качестве сына становится братом всех людей и не может быть отцом никого из них.
Некий скептик мог бы заметить, что преодоление внешней конфликтности происходит здесь путем ее интернализации, обращения внутрь. Любовь, замешанная на систематическом подавлении инстинкта самосохранения, уподобляется ненависти. Не дотягиваясь до завышенной планки, человек начинает испытывать презрение к себе. Сверхзадача используется для рационализации инстинкта саморазрушения, обоснования его массовых проявлений.
Природа экономна. Если бы вожаку пришлось расправляться с каждым из прочих, чтобы доказать свое превосходство, у него не хватило бы сил ни для чего другого. Гораздо рациональнее этим прочим самоустраниться. Крыса альфа, как правило, не набрасывается на малодушную омегу. Достаточно кружить около нее, лязгая зубами, и у омеги произойдет инфаркт. Она самоустраняется без борьбы, можно сказать, принося себя в жертву ради системы. Может быть, эта крыса святая или герой?
Многие философы, от Диогена Синопского до Владимира Соловьева, охотно прибегали к зоологическим аналогиям, так что эта практика, можно сказать, легитимизирована многочисленными историческими прецедентами. Если стать на эволюционную точку зрения, то подобные сопоставления тем более оправданы. В поведении животных мы усматриваем прототип человеческого поведения, или отдельные черты его, в первозданном незамутненном виде. Но здесь необходима осторожность, поскольку наука о поведении животных еще очень молода, а обиходные представления крайне неточны и нередко искажены невольным перенесением на животных тех или иных человеческих черт. Далее, необходимо принять в расчет огромное разнообразие зоологических видов и соответственно видовых поведенческих моделей. Почти каждому примеру из жизни животных можно противопоставить пример противоположного свойства (вопиющий эгоизм гнездовых паразитов вроде кукушки возможен лишь потому, что другие виды птиц проявляют чудеса альтруизма. Вопреки Ницше, эгоизм еще не сделал и, очевидно, никогда не сделает гнездового паразита властителем мира пернатых).
Более того, виды животных, которые мы лучше всего знаем, подчас демонстрируют поведение, которое нельзя считать типичным для животных вообще, так как в природе оно встречается не так уж часто. Хорошим примером в этом отношении могут служить крысы, развитое социальное поведение которых невольно наталкивает на сопоставление с человеком. В сущности, крысы с их четкой иерархией, с их культом альфы и всеобщим презрением к омеге дают модель поведения, которую Ницше мог бы считать образцовой для человека и которая действительно встречается в некоторых человеческих сообществах, например, среди заключенных.
Хотя крысиная модель в типичном виде не имеет широкого распространения ни среди животных, ни среди людей, она тем не менее весьма поучительна как специфическая форма поведения, проявляющаяся у тех и других в условиях постоянного стресса. Крыса живет при человеке, как человек при боге. Человек много сильнее крысы, неисповедим и неподсуден ей. Человек не ассимилирует и не использует крысу. По невнятным для нее мотивам он предоставляет ей кров, пищу и защиту от природных врагов, в то же время жестоко «наказывая» ее за стремление выжить и продолжить свой род. Крыса может ответить лишь высокой плодовитостью и приспособленностью к скрытому существованию, переадресуя агрессивную реакцию на притесняющего ее человека другим, более слабым, крысам (так заключенные, притесняемые тюремным начальством, дают выход агрессивной реакции в издевательствах над слабейшим из своих, осуществляя в отношении него вседозволенность — тюремный беспредел).
Объективно нет плохих и тем более противных животных. И все же трудно подавить безотчетное чувство отвращения при виде крысы, внезапно появившейся на открытом месте. В эволюционном смысле биологические виды отнюдь не равноценны. Серая крыса, синантропный вид, сделав ставку на человека, оказалась в ситуации беспредела и приняла условия игры. Человек может поставить себя в аналогичное положение, но биологическое прошлое не обязывает его к этому, ибо в природе крысиная модель скорее исключение, чем правило.
Эволюционно более близкие к нам обезьяны заботятся о слабых и больных сородичах. У шимпанзе, по свидетельству этолога Роберта Триверса (в книге «Социальная эволюция», 1985), вожак обычно вступается за более слабого из конфликтующих членов группы. Для прогрессивно развивающегося вида такое поведение более характерно, чем крысиное, поскольку оно, как правило, сочетается с продленным периодом заботы о потомстве, часть которой берут на себя так называемые «помощники» — бесплодные молодые или пост-репродуктивного возраста стареющие особи, природные альтруисты. Это биологическое наследие, содержащееся в генетической памяти каждого из нас, определяет наши априорные нравственные установки и служит основой гуманистической этики, которая не дает человеку опуститься до уровня крысы.
Тем не менее в духовной эволюции человека, как и в любом эволюционном процессе, проявляются регрессивные тенденции. Ахилл, беззащитный перед богом Аполлоном, мимоходом убивает немощного Терсита. Время всесилия богов порождает героев-сверхкрыс. Целые нации, притесняемые гораздо более сильными пришельцами или попавшие во власть местной диктатуры, могут на какое-то время воспринять крысиную модель. В определенных условиях крысиный порядок может распространяться из тюрем и казарм на все общество. Цель общественного развития, видимо, состоит в том, чтобы исключить подобные условия.
С помощью крыс мы начинаем понимать природу инстинкта самоуничтожения, смущавшего даже проницательного Фрейда. Этот происходящий от интернализации агрессии инстинкт распространяется и на потомство (если омега как-то ухитрится его произвести) и принимает характер истребления собственных генов — автогеноцида, как у тех тюленей, что со страху кусают и давят своих детенышей. Казалось бы, гены самоуничтожения должны истребиться из популяции, но этого не происходит, так как на них замешаны герои, святые и творцы.
Ягнята
Начало христианской эры омрачилось безжалостным истреблением младенцев в Вифлееме и его окрестностях. Рождение Иисуса было невольной причиной гибели этих невинноубиенных. И благая весть, увы, не обходится без страданий ребенка — сотен детей. Иисус жил в пустыне, готовился. В тридцать начал выплачивать свой долг невинноубиенным.
