Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
Илл. 86
В верованиях народов Европы и на Ближнем Востоке магические функции еще в древности приписывались мандрагоре – «траве-получеловеку» [СА 1994, с. 330; МС 1991, с. 340], и ее корню (альрауну) – см. илл. 86, цв. вкл. 16. Название этого растения происходит от обитающих в этих растениях демонических духов-мандрагор, похожих на маленьких безбородых человечков, которых могли отождествлять то с душами детей, умерших некрещеными (ср. русалки), то с самим дьяволом. В некоторых традициях различаются «мужская» и «женская» разновидности мандрагоры. Считалось, что корень вырастает из того места, куда попала сперма висельника или куда стекает жидкость из его истлевающего тела. Поэтому, по поверьям, мандрагора способствует плодоношению и усиливает любовное влечение. Согласно легендам, выдернутая с корнем мандрагора кричит и сочится кровью, а тот, кто вырывает ее, умирает в мучениях. Поэтому вырвать мандрагору из земли можно было только с помощью собаки, которая при этом должна была умереть. Мандрагору использовали как куклу в колдовстве вуду. В Германии крестьяне изготовляли из зерен проса глаза для своих мандрагор, купали и одевали их, заботливо укутывали на ночь, иногда уложив в гроб. Все это они делали, чтобы получить возможность советоваться с мандрагорой по важным вопросам. Во Франции эти растения считали близкими эльфам и называли main-de-gloire („рука славы“) или magloire. Их прятали в тайных шкафчиках, так как обладать мандрагорой было опасно [МНМ 1988, с. 102; Мандрагора 2010].
Отметим, что в верованиях других народов может устанавливаться зависимость между вырытыми из земли растениями и природными стихиями. Скажем, тувинцы считали, что если случайно выкопать летом «волчью траву» (пуру от) или растение тошкуй кунажи, то начнутся дождь и холода [Потапов 1960, с. 236, 237].
К «растительным» примыкают «кукушки» из чертополоха («дедовника») или репья, распространенные на окраинах ареала бытования обряда – в Жиздринском р-не Калужской обл. и Ивнянском р-не Белгородской обл. [Журавлева 1995, с. 10; Журавлева 1994, с. 32]. Эти случаи интересны перекличкой со свадебной обрядностью Поволжья (см. выше «Свадьба»).
Илл. 87
Еще один тип «кукушек» – тряпичные куколоки, практически не отличавшиеся по виду от предназначенных для детских игр – см. илл. 87, куколка «кукушки», изготовленная Е. В. Поталовой [ЛА МИА, д. Каменка Козельского р-на Калужской обл.]. «Под Вознесенье ходили в лес, собирали там цветы. А на Вознесенье ходили в церкву. Из церквы приходили, собирались девчонки – нас была шесть девочек, подружек (и восемь, и девять, и десять, и до двенадцати, и до пятнадцати лет) – и мы сабирались, и „крестили кукушку“. Вот. ‹…› Как нас было шесть девочек, и мы и собирались и шили куколку из тряпок. Сошьём куколку, положим в ящичек и зароем. И всё». Демонстрирует образец куколки, изготовленный внучкой. «Вот такую куколку, бывало, сделаем, из какой-нибудь тряпки-ти: когда больше, когда меньше. И бальшую сделаешь. Когда как. И похороним её. ‹…› Так и называли „кукушечку хоронить“. Вот как платьице оденем, в коробочку из фанерки, из кардонки [положим], да и „хоронили“. Под кустиком, где придётся, похороним, поплачем да и всё!.. ‹…› „Похороним кукушку“, потом яичницы нажарим, гуляем…» [ЛА МИА, д. Сирено-Завод, Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.].
В г. Болхове, где вплоть до 70-х годов нашего века существовали многочисленные версии обряда «похорон кукушки», могли изготавливать куколку с фарфоровой головкой – ср. аналогичные куколки с «купленными галоўками» в Борисовском р-не Белгородской обл. [Журавлева 1995, с. 9]. «Праздник был – „кукушку хоронють“. На третий день Троицы. Да. И гробик изделають из дерева, из щепочек. И куколку нарядим из тряпочек. Были и большие, были и малинькие – с ладонь, да… Оденем. Шили сами. Берётся галава фарфоровая. Ага. К ней приделываем туловище из тряпочки. Тулавище набьём ватой. И ручечки делаем маленькие и к плечикам пришиваем. И ножки изделаем – пришиваем все. И потом на ней платьице делаем: у кого какой фасон. Настаящие кукалки! И в платке была, и шляпы из саломы делали [большим куклам]. „Кукушка“ – она как человек. Были и маленькие, были и бальшие…» [ЛА МИА, г. Болхов Орловской обл.].
Интересной разновидностью «кукушек» являются чисто условные конструкции из ветвей или палочек, которые можно рассматривать как антропоморфные, т. е. как «знаки человека». Ряд примеров изготовления «кукушки» из ветвей дерева приводит Е. А. Журавлева: «Кукушечку делают – березки, они мягкие в ветвях, такую вот ростом, развохлатают веточки туда, ее так покидают, она трусится, как волосы…» [Журавлева 1995, с. 9, Глуховский р-н Сумской обл.]. При этом использовались береза, ель, сосна [Журавлева 1995, с. 10; Журавлева 1994, с. 32]. В с. Кочеты Новосильского уезда «кукушка» представляла собой две скрещенные веточки черемухи. «Под Николин день как, бывало, уберемся – девки, бабы – все идем „замечать кукушку“. Захватим с собой цветных тряпочек, наберем цветов, травы, – что называется „кукушкины слёзки“, и идем в лес. „Замечали кукушку“ каждый год на том же месте в лесу на ржавчике [=болоте]. Ходили одни, без парней; парни нам только загодя срезали две черёмуховые ветки, беспременно черемуховые [=кора молодой черемухи крапчатая – прим. собирателя]. Придем, воткнём их обоими концами в землю крест-накрест, повесим посредине крестик и разукрасим их цветными тряпочками, цветами и травкой, которую собрали. Так что вроде как шалашик выйдет. Это мы и называли „кукушкой“. „Заметим“ ее – и по домам. На следующий день вернемся от обедни, пообедаем и все идем „крестить кукушку“. Каждая сжарит дома яичницу и несет с собой в горшочке. Брали с собой и крашенные яйца [любого цвета], какие на Пасху бывают. Придём к „кукушке“, песни поём [обыкновенные, веселые], хоровод, танки водим. Тут и кумимся. Значит, над ней три раза поцелуемся, кольцами и цветными яйцами обменяемся – и она мне кума на всю жизнь, всё равно как на настоящих крестинах. А там, коль придется, кольца и назад отдаем. Какая, бывало, посмелее девка – и с парнем покумится [такие кум и кума иной раз и женились впоследствии], а только парни бывали мало, всё больше разбредутся по лесу и балуются. Опосля этого, значит, сядем и зачнем яичницу есть и друг друга угощать: „Ты, – говорим, – кума, моей испробуй, дюже хороша!“ А потом встанем да на прощание „кукушке“ поклонимся и скажем: „Спасибо, кукушка, что яичницей угостила!“ Потом, как праздник какой или за травой в лес пойдем, заходим ее навещать. Ну, а ее когда и разломают ребята из озорства, а когда она и до зимы простоит…» [Сухотин 1912, с. 98–99]. «„Хоронили“ уже взрослые, лет, наверно, двадцать пять [было]. У деревне [Рог] „кукушку крестили“, „хоронили“… „Крестили“ – Жоны Мироносицы эт когда бувають. Ходили у лес, приносили берёзку усе вместе, корогодом – какую донесёшь. Принесли да под окном поставили до Троицы, да первого дня. Украшали. Ленды вешали мы, девки, тоже… Ну и собирали там по домам яички, молоко. А потом жарили, уместе варили и гуляли у доме у одной старушки. Она нам готовила, стряпала, стряпуха была…». Это и называлось «крестить кукушку» [ЛА МИА, д. Рог Болховского р-на Орловской обл.].
Аналогичные условные антропоморфные чучела из веток березы или маленького деревца под названиями «гостейка» или «кума» (также «семик», «сад», «куст», «венок», «столб») часто встречаются в семицко-троицкой обрядности [см., например, сводку источников: Виноградова 2000, с. 186]. Иногда название мотивируется элементами праздничного действа, например, исполнявшейся при шествии песней. «„Волузем“. Ну, вот берёзку нарядют тряпками, бумажками, конфетами и ходют по силу – эт „волузя“. Да. Вот на Троицу травки в дом носют. Около дому ставют кустики, а по селу „провожают вёсну“. Да. „Волузя“ – она наряжена тряпками, конфетами, всем. И вот одна несёт, песни поют, в гармошку играют. [Песни] всяки старинны пели. А потом разоряют, где кончаицца [село], на каком конце – или на нашем, или наверху там. Оне к нам, а мы к ним ходим…» [ЛА СИС, с. Юлово Инзенского р-на Ульяновской обл.].
При этом само троицкое чучело может называться «березкой» [Шейн 1898, с. 355, Пермская губ.]. «В семик вечером девки наряжаются и идут в луга завивать венки на березках. В троицын день после обеда девушки и парни идут в луга – водить хороводы, петь песни, играть и т. д. Девки-сироты ходят из хоровода на кладбище, на могилы родителей, реветь и причитать; с кладбища – опять в хоровод. Вечером парни ломают березку и украшают ее лентами и платками: каждая девушка отдает им ленту из своей косы, „косоплетку“. На березку же надевают и венки, свитые в семик. Потом парни несут березку в село, на пруд. Процессия останавливается на мосту. Здесь происходит выкуп ленточек: каждая девушка просит свою, парни не дают, „ломаются“ (заставляют проплясать, поцеловаться с кем-нибудь и т. п.). Когда все ленты розданы, березку бросают в воду. Тогда же девушки бросают в воду [венки?] и при этом загадывают: выйдет ли она нынче замуж, будет ли жива или умрет и т. п.» [Зеленин 1898, л. 39]. В данном описании ленты, которыми украшается березка, напрямую соотносятся с участвующими в обряде девушками. С выкупом этих лент связан и ключевой для данного обряда эпизод бросания березки в реку. Мотив выкупа в данном случае связан не с мотивом похищения, как это обычно бывает, например, в свадьбе, а с одариванием, своеобразным символическим обменом с парнями. В других случаях – обмениваются платками, ожерельями, поясками с подругами, с которыми «кумятся», причем и в этом случае вещи возвращают через неделю или две после «кумления». «В Петровские заговины размениваются теми вещами, коими поменялись во время кумовства»; «в Духов день венки развивают на том же месте, где их завивали, и тут же размениваются теми вещами, которыми поменялись в семик во время кумовства» [Волков 1852, с. 369–372].
