Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
«Замечено мною, что некоторыми участковыми приставами переводятся городовые с одного поста на другой без достаточных к тому причин. Принимая в соображение, что нахождение городового в течение более или менее продолжительного времени на одном посту дает ему возможность ближе присмотреться к местным жителям и ознакомиться с местными условиями и особенностями, а также узнать и таких лиц, живущих в районе поста, или появляющихся там, которых по образу их жизни, занятиям и сношениям нелишнее иметь при розысках по уголовным преступлениям, я нахожу, что все это, имея существенное значение в полицейском отношении, указывает на необходимость соображать с местными потребностями, способности и качества городового, при назначении его на пост и затем избегать по возможности смещения его с назначенного поста без особых уважительных к тому причин; а потому предлагается гг. участковым приставам при назначении вновь поступающих городовых на посты обращать должное внимание на то, соответствуют ли они по своим способностям и качествам всем местным условиям этих постов; в случае же надобности в переводе их с одного поста на другой, представлять мне о том с подробным объяснением всех причин, служащих поводом к перемещению».
Правильность такого подхода подтверждает, в частности, пример городовых Рудникова и Лохматкина, державших, по свидетельству В. А. Гиляровского, в подчинении всю Хитровку:
«Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. […]
А когда следователь по особо важным делам В. Ф. Кейзер спросил Рудникова:
— Правда ли, что ты знаешь в лицо всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их?
— Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю».
Безработные на Хитровом рынке.
Городовой, сменившийся с поста, от службы не освобождался. Следующие шесть часов он числился «подчаском». В этом качестве его могли определить на дежурство при участке или послать в наряд, ему могли приказать конвоировать арестантов или даже снова заступить на пост, чтобы подменить заболевшего товарища. В лучшем случае городовой, не получивший никакого назначения, был обязан безотлучно находиться дома — вдруг он экстренно понадобится. Например, при пожаре все городовые части спешили на место происшествия для организации оцепления и охраны имущества погорельцев.
Постовая служба была связана не только с угрозой начальственного гнева и перспективой знакомства с гауптвахтой. Как темной ночью, так и среди белого дня городовые могли получить ранение, а то и расстаться с жизнью. Особенно много полицейских погибло во время Первой русской революции. Руководители вооруженного восстания в декабре 1905 года прямо призывали «боевиков» — «Убивайте городовых!» Кроме того, постовые гибли, когда пытались предотвратить разбойные нападения, целью которых был захват денег для пополнения партийной кассы, или, как их называли революционеры, «экспроприации»[62]. Это слово тогда настолько вошло в обиход, что им стали называть любой вооруженный налет, даже если грабители были не идейными борцами, а обычными уголовниками. Тем более что те и другие начинали стрелять, не задумываясь.
Так, 5 марта 1911 г. в Сокольниках трое «экспроприаторов», отобрав у артельщика макаронной и кондитерской фабрики Динг 6500 рублей, скрылись на автомобиле. Они стремились как можно быстрее оказаться за пределами Москвы, для чего поехали через село Богородское. Вот здесь-то на их пути оказался городовой Иоасаф Дурнин.
В тот день мост через Яузу был закрыт на ремонт, поэтому поставили полицейского — предупреждать о невозможности проезда. Как ни доказывал шофер, что очень торопится, городовой оставался непреклонным и машину не пропускал. Наконец у преступников, опасавшихся скорого появления погони, сдали нервы. Они открыли стрельбу по городовому, а затем выскочили из автомобиля и бросились бежать в разные стороны. Чтобы очевидцы происшедшего не вздумали ринуться следом за ними, грабители швырнули в толпу несколько горстей золотых монет.
Арест «экспроприатора» (кар. из журн. «Искры». 1906 г.).
Доставленный в больницу городовой Дурнин скончался от ран. Он так и не узнал, что одного из убийц буквально через полчаса задержал его товарищ — городовой Мерзляков. Стоя на посту у Преображенской заставы, он заметил, как к трамвайной станции подъехал на извозчике молодой человек, расплатился целым рублем и поспешил к трамваю. «Что-то здесь нечисто, — подумал Мерзляков. — Рубль метнул, словно барин, даже про сдачу не вспомнил. «Ванька», вон, рот раззявил от удивления. А сам к трамваю кинулся, как будто хочет побыстрее в толпе затеряться».
Описания преступников у городового не было, но об ограблении возле фабрики Динг ему уже сообщили. Повинуясь интуиции, он подбежал к подозрительному молодому человеку, обхватил его руками и не давал пошевелиться, пока на помощь не подоспели дворники. Последующий обыск принес обильные плоды: у приказчика магазина Чичкина Алексея Куренкова обнаружили маузер и тысячу рублей из денежного мешка артельщика макаронной фабрики.
Печальная необходимость (кар. из журн. «Будильник». 1907 г.).
Бывало, что стражи порядка гибли от рук людей, которых никоим образом нельзя было отнести к преступному миру. Весной 1907 г. студенты университета (анархисты-коммунисты и анархисты-индивидуалисты) захотели, по их словам, «…узнать, какое впечатление произведет на городовых террор». И тут же, по сообщению газеты «Голос Москвы», приступили к практике:
«Четыре студента посидели, поговорили, выкурили по папироске, быть может, даже спели «Вы жертвою пали…» и… пошли на охоту.
Обезоружили одного городового, убили другого».
Погиб городовой Лавр Горелин. Без отца остались трое его детей. Однако не судьба сирот взволновала молодых борцов за народное счастье, а участь взятых с поличным убийц — их товарищей. От студенческого революционного штаба была послана срочная телеграмма депутату Государственной Думы Фокееву:
«Арестованы студенты Чеботаревский и Новицкий. Грозит военно-полевой суд. Постарайтесь предупредить казнь».
Ничего не попишешь, таковы были нравы революционного времени.
А вот в случае с корнетом Марченко и подпоручиком князем Вачнадзе политических мотивов не было вовсе — одна только дворянская спесь. Глубокой ночью 8 августа 1910 г. эти молодые офицеры, только что выпущенные из училищ (один — в Белгородский уланский полк, другой — в 9-й Восточно-сибирский полк), возвращались на лихачах из ресторана. Самое главное событие в жизни каждого военного — первые офицерские погоны — было отмечено обильным возлиянием. Не в силах сдержать переполнявшую их радость, юноши оглашали спящие улицы громким пением. Однако на углу Владимиро-Долгоруковской улицы и Чухлинского переулка оно было прервано окриком городового, велевшего прекратить безобразие.
— Не знаешь, с кем говоришь, невежа?! — моментально взбеленились «певцы», когда сквозь алкогольный туман до них дошло, что их, настоящих офицеров, поучает какой-то там полицейский, да к тому же нижний чин.
— Виноват, ваше благородие! — отдал честь городовой, наконец-то разглядев белые военные мундиры. — А только будьте добры, не нарушать тишину — не полагается по закону!
Городовой 1-го разряда Василий Кулешов из своих прожитых сорока семи лет двадцать отстоял на посту, поэтому знал назубок: «На обязанность полиции возлагается смотреть, чтобы по улицам и переулкам пьяных не было, и чтобы те, которые по улицам и переулкам кричат и песни поют, ночью в неуказанные часы ходят и в пьяном виде шатаются, были забираемы и отсылаемы под стражу». Каких бы благородных кровей ни был ночной гуляка, а нарушать «общественную тишину» никому не позволено. На то она ночь, чтобы люди отдыхали без помех. Тем более по летнему времени окна у всех открыты, поэтому любой шум может нарушить покой обывателей.
Однако вежливость постового привела к обратному результату. Офицеры, почувствовав себя окончательно оскорбленными, соскочили с пролеток и накинулись на городового с кулаками. Позже, на суде, свидетели утверждали, что от зуботычин Кулешов неоднократно падал на землю, но каждый раз поднимался и, прикладывая руку к козырьку фуражки, неизменно повторял: «Драться не полагается».
В описании самой трагедии свидетели разошлись кардинально. Привлеченные свистками Кулешова, дворники, ночные сторожа, городовые с других постов утверждали, что, окончательно войдя в раж, офицеры выхватили сабли, и корнет Марченко рубанул городовому по правому бедру. Кулешов упал, истекая кровью. Ему пытались оказать медицинскую помощь, но по дороге в больницу он скончался[63].
