Константин Крылов - Нет времени
Надо сказать, что отечественные авторы почувствовали это довольно быстро. И разделились на два больших лагеря. Одни, с отвращением отрясая прах от ног своих, завязали с отечественными героями и продолжили усердно клепать российские подделки под западные «Туманы Авалона». Другие решили — ну что ж, пародия так пародия! Мы забавны, рожи у нас смешные, такими уж нас мама родила. И принялись попросту стебаться над упырями, кикиморами и чудо-богатырями из Урюпинска и Волчьехренска (естественно, с привычной интонацией «над кем смеемся — над собой смеемся»). Получалось, однако, грустно: все опять как все, одни мы как всегда…
При всем том отечественный цикл легендаристики существует, и всем хорошо известен. Про Илью Муромца, Добрыню Никитича и вообще про Владимира Красно Солнышко (ну чем не король Артур?) нам было кое-что известно еще в нежном возрасте. Нельзя сказать, что этого никто не видел. Напротив: написать фэнтези по материалу русских былин казалось идеей более чем очевидной, и к тому же обреченной на успех. Однако время шло, а ничего интересного на эту тему на прилавках не появлялось.
Причина была всё та же: полные непонятки по поводу того, вокруг чего должны вертеться все эти истории. Как я уже сказал, две разработанные литературно-мифологические системы — Миф о Прогрессе и Миф о Самобытной Древности — здесь не работают. А рассказы о том, как сильный немытый мужик побил другого сильного немытого мужика не очень интересны: лучше в кино сходить да посмотреть, как страшное чудо-юдо Ван-Даммище мутузит какое-нибудь Сталлонище. И то после седьмой плюхи надоедает, и хочется увидеть хоть какой-то смысл в разворачивающемся действе. Желательно — высокий. А какой высокий смысл в существовании Владимирова двора? Что такого ценного защищают богатыри русские, окромя живота своего? Где тот Грааль, вокруг которого и ради которого всё?..
Чую, проницательный читатель уже поводит носом: запахло «русской идеей» и прочими пряностями. Щас как выскочит, как выпрыгнет слово «духовность», и все, кранты, пошла писать губерния.
Э, нет. Мы пойдем другим путем. Попробуем разобраться с русским мифом так же, как с кельтскими легендами. То есть — посмотреть на время, место и действующих лиц.
Место России известное: между Европой и Азией. Во славные времена князя Владимира на Западе, как и сейчас, существовала Высокая Цивилизация — правда, не та, молясь на которую мы себе лоб расшибаем (то есть цивилизация Гамбургеров и Прав Человека), а другая, византийская. Однако дела это не меняет. Великолепный Константинов Град сиял тогда не хуже нынешних «лондона и парижа», а великолепие её Высочество Развитой Культуры точно так же бросалось в глаза, как и сейчас.
Если говорить о какой-то трагедии русской цивилизации, то она не столько в череде войн, набегов, недобрых правителей и прочих стихийных и рукотворных бедствий. Она в том, что рядом с ней всё время находилась её Высочество Развитая Культура, которая одним своим видом делала ненужными и бессмысленными любые самостоятельные усилия русских людей. Да, конечно, надо жить, трудиться, сеять хлеб… но делать что-то сверх того — для этого нужно рассчитывать на признание и славу в потомстве. А какая там слава, какое признание — когда не так уж далеко отсюда в пронзительно-синем небе сияют золотые башни Царьграда, и любому, кто хоть раз увидит это чудо, сразу станет ясно, что такого у нас не было, нет и никогда не будет, как ни корячься?
Запад (в том или ином виде) всегда возвышался над Русью, как раскидистый дуб над березкой, имевшей несчастье вырасти у его подножия. Дуб, собственно, никакого особенного зла березке не желает. Он просто заслоняет ей свет. Это даже не «борьба за существование», даже не биология, а просто физика. Дуб выше, и всё тут. Ему и солнца больше. Березка в тени. Выбраться из-под этой «сени смертной» некуда: корни держат. Остается гнать, гнать, гнать в рост, с единственной целью — урвать зеленеющей верхушкой хоть сколько-нибудь солнечных лучиков. Вырастает сплошной гладкий ствол без сучков и веточек. Увы, веточки — это непозволительная роскошь, когда все силы уходят на то, чтобы тянуться вверх. В то время как дуб спокойно обрастает могучими суками, крона раскидывается всё шире, — а сумрак у его подножия сгущается.
А с другой стороны, с Востока — Степь, и по степи ходят кочевники, нападают, жгут дома, убивают, уводят в полон. Да, Восток может изумить своими чудесами, — но Русь этот самый Восток в гробу видала. Восток для русских — это отнюдь не Чайная Церемония, не изречения Конфуция, даже не расписные шелка, страшные для скупых европейцев разве что своей непомерной ценой, — а внезапные ночные набеги каких-нибудь очередных половцев или печенегов, горящие кровли изб, кривые железные сабли, гортанные крики поганых, тела под конскими копытами, и сухой деревянный дождь стрел. С Востока на Русь непрерывно дул смертный ветер, обрывавший с русской березы последние листья.
Если удариться в пафос, то можно сказать так: история Россия — это история непрерывной войны на два фронта: с диким, оскалившимся мурлом варварства, с беснующейся Степью, и с застывшей, самодовольной, самодостаточной Высокой Цивилизацией, которая, ежели и снисходила до внимания к любопытной разновидности дикарей у себя под боком, норовила использовать их по какой-нибудь своей цивилизованной надобности, но по большей части просто подавляла своим величием. Русские были зажаты между отчаянием и ужасом, между западным Ариманом и восточным Люцифером. Для русских в мире не оставалось места, и, чтобы выжить и остаться самими собой, необходимо было его создать.
Русские витязи воевали и против Высокой Цивилизации (прибил же Вещий Олег свой щит на воротах Царьграда), и против дикого бесчинства Степи. Они стояли не за Прекрасное Универсальное Настоящее, как артуровские витязи, и не за Великое Самобытное Прошлое, как восточные мастера. Они отстаивали Будущее, они охраняли узкую полоску между пропастями, именуемыми «всё, что можно, уже сделано» и «всё, что можно, уже разрушено», между беснующимся хаосом Степи и застывшим величием Константинополя… То есть, иными словами, как раз между теми двумя метасюжетами, которые и определяют описываемую нами литературную традицию.
Что и делает нас непричастными ни одному из них.
5Всё это, однако, касалось именно самопальных литературных изделий. Но почему «русской» (или хотя бы «славянской») фентези не существует на Западе — хотя бы в виде стилизации?
Прежде чем отвечать «а нахрен им это надо», задумаемся вот над чем. Западный читатель всегда отличался всеядностью и любовью к экзотике, так что напугать американского ежа голым Буддой проблематично. Мультикультурализм, хоть имя дико, вполне успешно заменяет «всечеловечность»: обычный читатель фэнтезийной продукции с интересом прочтёт что-нибудь про битву Мбуту и Нкелеле, прежде чем вернётся к испытанным эльфам и драконам. Невелика, вообще-то, наука — пользовать чужие мифологические традиции. Однажды открытый Профессором (JRRT) алгоритм прекрасно работает на любом материале.
В связи с этим возникает закономерный вопрос: а что было бы, если б какой-нибудь западный автор из первой десятки по каким-то причинам заинтересовался бы русскими былинами, да и выдал на-гора эпопею «Vladimir King» или, скажем, «Kazak Mamai»? Что это было бы? «Славянская фэнтези»? Очевидно, нет. Это было бы типичное западное фэнтези… Почему же именно русской тематики (которая ничем не лучше, но и не хуже «Мбуту и Нкелеле») западные фантасты так старательно избегают.
Более того: если присмотреться, выяснится интересная вещь. Если «русские» (или «советские») допускались в SF (и даже иногда выглядели вполне симпатично), то в фэнтези им места не нашлось ни в каком виде — ни тушкой, ни чучелом. Даже в качестве врагов. При этом, разумеется, «обозначать» место русских на символической карте мира начал ещё Толкиен (понятно, кто такие «орки»). Избегали именно погружения в русскую мифологию, причём даже самого поверхностного. К мумбе-юмбе относились с большим интересом.
Это, разумеется, можно списать на помянутую скудость «русского мифа». Отчасти это верно, но, как мне представляется, есть и более глубокая причина. А именно — западные литераторы (точнее, западные издатели и менеджеры, которые и определяли издательскую политику) сознательно избегали вложений в «русскую тему».
Речь идёт не о пропагандистской стороне дела как таковой — или, во всяком случае, не только о ней. Просто литератор, пишущий книгу о ком-то или о чём-то, тем самым делает рекламу (или, наоборот, антирекламу) этому кому-то или чему-то. Но даже антиреклама может быть способом привлечения внимания. Дальнейшее уже зависит от самого предмета интереса: если он привлекателен, то он останется таковым даже в том случае, если на него собрались поглазеть как на интересное уродство. Литература (как, впрочем, и любой другой род искусства) — это средство, позволяющее инвестировать внимание и время (оно же — деньги) читателей в определённые объекты. То, что некоторые из них «не существуют на самом деле», ничего не меняет: инвестированное внимание никуда не девается, и находит себе объект приложения, даже тогда, когда на это трудно рассчитывать. Например, «толкиеновский» бизнес (сначала издания и переиздания книг самого Профессора, потом сопутствующей литературы, потом, с появлением толкиеновских клубов и обществ — организационных расходов) всё время наращивал обороты, пока дело не увенчалось известным фильмом и объявлением Новой Зеландии «истинным Средиземьем». Можно прикинуть годовой бюджет Средиземья — он, наверное, сравним с бюджетом какого-нибудь (не самого бедного) африканского государства.
