Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Сельские пиршества пользовались огромной популярностью и у служилых людей. Нередко последние вместе со своими слугами специально съезжались на братчины, поселялись в домах местных жителей и так за их счет жили и пировали. Естественно, это вызывало недовольство сельского населения и часто приводило к конфликтам. Поэтому великие князья и цари строжайшим образом запрещали кому бы то ни было являться на пиры без приглашения. Только сами устроители имели право выбирать, кого они желают видеть, а кого – нет.

За ходом братчины следили русские симпосиархи – пировые государи, но верность патриархальным общинным традициям и проявление языческих оргиастических элементов нарушали сценарий пиршества, хотя и не являлись их обязательным сопутствующим компонентом. Тем не менее церковные иерархи косо смотрели на сельские празднества. Христианская мораль предписывала воздержание не только от плотских утех, считалось, что даже смех как таковой имеет греховную природу. Поэтому пировая традиция оказалась в центре борьбы церкви с пережитками языческого культа. Кроме того, этой традиции не были чужды и некоторые священнослужители, что вызвало организацию внутрицерковных трезвеннических кампаний.

Принявшая христианство в Х веке Русь открыла двери таким культурным процессам, как распространение письменности, начало летописания, развитие архитектуры, иконописи, права и т. д. Через религию проходило оформление единой культуры, системы ментальности, объединяющей жителей земли русской. Способствуя развитию национального самосознания, церковь играла определенную роль и в формировании внешнеполитической доктрины государства, что, в частности, выразилось в борьбе за независимость Руси от ордынских ханов и в последующем объединении русских княжеств под властью Москвы. Распространяя свое влияние на социальную и политическую сферы, русская церковь демонстрировала теократические претензии. Соперничество светской и духовной власти закончилось церковной реформой Петра, превратившего церковь в придаток государственной машины, однако до XVIII века святой клир весьма активно вел борьбу за нормирование повседневной жизни мирян. Последние приняли христианство и в углах своих домов на места оберегов и божков повесили иконы, окончательно так и не порвав с язычеством предков.

Традиции пиршеств оказались вовлеченными в столкновение двух мировоззренческих систем. Так как вино использовалось в культе, при причастии, да и в Библии не раз упоминались возлияния Христа, церковь волей-неволей несла в народ идею употребления спиртного, оговаривая лишь умеренность и воздержание в постные дни. Это, в свою очередь, косвенно создавало условия для укрепления в миру пития не только по поводу социальных бытовых событий (свадеб, крестин, поминок и пр.), но и во время языческих празднеств: сельскохозяйственных (посева, сбора урожая), смены времен года (масленица) и т. д. Проходившие организованно, с выбором ответственных за соблюдение традиций, празднества несли важную социальную функцию, способствовали выработке у селян представлений об окружающем мире, о социальной этике. В этой плоскости происходило пересечение интересов церкви и общинных традиций, поэтому религиозные деятели обрушивали волны своего гнева и на вино, и на смех, и на прочие радости мирской жизни. Острословы от селян, в свою очередь, отвечали фольклорной сатирой, и в случае завязавшегося состязания в риторике священникам чрезвычайно трудно было переговорить скоморохов, которых церковь начинала воспринимать как своих идеологических оппонентов.

Церковь выступала против скоморошества, являвшегося, в частности, проводником нехристианской половой морали, и против спортивных состязаний, игр (в том числе, шахмат). Если в XIV веке порицались пиры в дни Великого поста, то в начале XVI века всем кающимся и в прочие дни вменялось «уклоняться от всяких песен бесовских, гусель и сопелей, плясанья, игр нечистых, особенно от Бога ненавидимых скоморохов, и кудесников, и кощунников, и смеха»[26]. Отдельным объектом церковной критики являлась сексуальная жизнь средневековых русичей, не соответствовавшая христианским нормам. Церковные служители отмечали, что под воздействием винных паров происходит половое раскрепощение людей, вследствие чего отрицательное отношение церкви к массовым пиршествам со временем укреплялось, оформляясь в антиязыческой или антиеретической борьбе.

Но борьба эта не обходилась без жертв и со стороны ревнителей христианского благочестия. В битвах с «зеленым змием» слагали на столах сражений свои трезвые головы самые преданные воины клира. Еще с конца XII века хмельные баталии стали проникать за монастырские стены, где, как и в миру, устраивались пиры, и распространявшееся по кельям веселье заставляло раскаявшихся по отрезвлении служителей церкви, стоя на коленях, повторять примерно следующие слова: «Господине, Отче, прости меня тако же, что с пьяными и не с пьяными, с сонными женами, и девицами, и со отроками блудил»[27]. Тем же из святых отцов, кто настолько втягивался в это дело, что даже страх перед пятнадцатилетней епитимьей не мог отворотить их от пьянства и блуда, оставалось только податься в какую-нибудь еретическую секту, проповедовавшую большую свободу естества.

Наиболее стойкие, верные официальной церкви, хранили верность и неофициальным возлияниям. У многих монахов и монахинь в келье под рукой имелось заветное хмельное зелье, которое шло в употребление на приватных (как правило, ночных) попойках[28]. Не без греха оказывались даже принявшие схиму – самые «святые» из монастырской братии. В вопроснике XVI века чернецам и схимникам, помимо сексуальных прегрешений на трезвую голову, упоминались и пьяные соития между схимником и несколькими инокинями: «Не пался ли пьян без памяти с двумя сестрами?»[29]

Чаще всего пьянством грешили женские монастыри. Их ворота были открыты для представителей противоположного пола, к тому же положение некоторых монахинь позволяло им как покидать монастырские стены, так и принимать в своих кельях гостей. Далеко не всегда у павших братьев и сестер хватало трезвости и благоразумия самостоятельно прекратить «веселие», да и настоятельницам монастырей не всегда удавалось собственными, внутренними силами остановить разыгравшихся иноков и инокинь. Приходилось обращаться в «вышестоящие инстанции». Так, в 1630 году настоятельница Преображенского женского монастыря в Устюге Ульяна вынуждена была обратиться с жалобой к митрополиту Варлааму, сетуя на шумное поведение пьяных гостей-мужчин, которых по ночам принимали монахиня Маремьяна с дочерью Овдотьей[30].

Зная о подобных происшествиях, миряне когда с насмешкой, когда «с пониманием» относились к попыткам церкви вести антиалкогольную пропаганду. На какие бы красноречивые увещевания ни пускались церковные иерархи, они не могли заставить селян во время братчин и ссыпчин отказывать себе в земных радостях.

В XVI веке княжеские пиры перерастают в политическую традицию, становятся частью придворного этикета. Царю уже нет необходимости заботиться о постоянном поддержании своего авторитета среди дружины. Во-первых, сама дружина постепенно исчезает, заменяясь регулярной армией, во-вторых, царь становится наместником Бога на земле, а не первым среди равных. Тем не менее традиции пиров сохраняются в русской жизни.

Богатые царские пиры, на которые обязательно приглашались иностранные гости и послы, удивляли роскошью, размахом и призваны были познакомить иноземцев с русским гостеприимством. Обычным, даже обязательным делом было напоить приглашенных допьяна так, чтобы к концу пира они оказались лежащими под столом. Для некоторых, кому было в тягость так наедаться и напиваться, единственным способом сохранить свой разум относительно трезвым оставалось прикинуться пьяным и среди всеобщей попойки сползти под стол.

Царская трапеза была строго регламентирована. После первых блюд с кушаньями следовала первая подача вина. Государь лично посылал каждому из почетных присутствующих кубок, наполненный «фряжским» или «ренским» вином. Очередность подачи кубка свидетельствовала о значимости гостя. Иностранец Маргиерет в XVII веке вспоминал, что «когда обед зайдет за половину и царь разошлет гостям снова по большой чаше с каким-нибудь красным медом, тогда приносят и ставят по столам огромные серебряные ведра с белым медом, который черпают ковшами. По мере того, как одни сосуды опоражниваются, подают другие с напитками, более или менее крепкими, по желанию пирующих. За сим царь посылает каждому гостю третью чашу с крепким медом или ароматным вином, а по окончании обеда – четвертую и последнюю, наполненную паточным медом, напитком весьма вкусным, легким и, как вода ключевая, прозрачным»[31].